КАК ТАРАКАНЫ В БАНКЕ

Почему нам еще век свободы не видать?

Мне кажется, мы зашли в самый безвыходный тупик: в стране все падает – моральные устои, производство, – а благосостояние людей растет! И потому этот упадок сильно не пугает – раз не влияет на запасы личных закромов.

Всех кормит нефтегазовый поток, который раздербанивается от высшей государственной аорты до последних капилляров – давая жить вне человеческой морали и труда. Мораль одна: коль все воруют – а воруют или подворовывают все, – то почему и мне к этому не причаститься? Да, при таком устройстве страна тотчас околеет, стоит иссякнуть нашей нефти или спросу на нее. Но это когда будет, если будет – а живем сейчас!

И жажда жить здесь и сейчас не глядя ни на что, в отсутствие расплаты за грехи родит позадушам такой неписаный свод правил. Жить одним днем. Врать не краснея. Красть все подряд: от капвложений в наши дохнущие отрасли – до железнодорожных рельсов. И этот символ новой веры оказался посильней всех заповедей превращенного в пустой брелок Христа.

Вранье и воровство стали настолько общим местом жизни, что всякая попытка честности уже воспринимается как выпад против всех. Как писал еще Саллюстий в пору римского упадка: «Честные люди стали считаться подозрительнее, чем дурные».

Толстой когда-то выдумал такую формулу спасенья: хороших людей больше, чем плохих, но плохие сильны их спайкой – стало быть, хорошим надо объединяться. Но сегодня миллионы объединяются в паразитические партии ради зазнамого вранья. Что эти партии дают народу? Ничего! Не делая политики и не влияя на принятие решений в Думе, лишь создают увесистый балласт, чтобы не опрокинулась наша косая вертикаль. И седовласые хмыри, и юные и трепетные активистки спешат в заветные ряды срубить нетрудовой кусок в обмен на ту же подкидную ложь.

Уменье складно врать стало самым призовым коньком – ни на каком другом уже не доскачешь никуда. На него сели и все наши выборы, играть в которые без обязательного арсенала лжи – как в хоккей без клюшки. «Возьми подшивки, пролистай, на что больше всего жалоб? На ЖКХ? Ну и пиши это в программу первым пунктом!» О выполнении тех пунктов даже мысли не мелькает, и все программы кандидатов пишутся как под копирку!

Никто уже не верит ни выборам, ни прессе, ни судам – любой приговор которых кажется заведомо неправосудным. Но почему тогда, не веря ничему и никому, люди все же голосуют за того или другого?

Здесь самый удивительный момент. Укравший больше всех и обманувший больше всего ближних обретает некую победоносную харизму, которая и привлекает отучившихся работать дурней. Сам врет и прет – ну и нам, глядишь, даст поживиться из того же раздербана. И нечего тут винить власть в изнасиловании своего плакучего народа: сучка не захочет, и кобель не вскочит!

Есть у меня товарищ по работе на тех же выборах, с которых оба кормимся. Но я – эпизодически и лишь в силу нужды; а он, носивший много лет мундир – со всей самоотдачей. И ситуация: выборы в одном хлебном субъекте, наш кандидат – крупный чиновник, полагающий, что стоит вбить в мозги побольше посулов, народ покорно выберет его. Однако тут все не так просто, надо еще выстроить приятный дуралеям имидж – о чем наш пуп и слышать не хотел. Дескать я нанял вас, вы мне на всех столбах развесьте мою клюкву, да пошире – и дело с концом!

Его обслуживала и «ЕР», и, соответственно, вся местная власть; но при вранье «навынос» невольно зарождается и внутривенное вранье. Глава субъекта, поставленный согласно действующему беззаконию начальником выборного штаба, втайне мечтал сберечь свой пост, но был сдан в жертву «интересам партии». Меж ним и председателем Совета, имевшим свои виды, возникли контры – а погорел в итоге как раз тот услужливый товарищ.

Трубит этот начштаба общий сбор – снять с коллектива стружку за хреновую работу. Кто на своих колесах, кто на ком примчались к местному Дворцу спорта, где за тройной охраной сидел главный штаб. Входной режим – как на авианосце: какие-то спецсписки, именные пропуска – при незаконном по сути выборном формировании.

Но в духе полной фикции наших законов кому-то можно все, чего нельзя; короче, все проходят, но перед тем товарищем охранник закрывает турникет: на вас нет допуска. – Как нет? Сказали ж быть как штык! – Ничего не знаю. Прошу за дверь, прикажут – пропущу.

Другие только развели руками в адрес отсеченного товарища – мол неувязка, видно; жди, там разберутся.

И вот как дальше там разобрались. Тот же начштаба, напыщенный своим тузовым правом серить на закон, бурбон еще похуже кандидата, разразился гневом: мол вам доверили такое дело, а вы что творите? Кто запустил вот эти вредные листовки? Кто провокатор среди нас?

Скорей всего он их и запустил из тех же местных контр – но кто скажет такое вслух? Ведь выборное дело, связанное с дележом негласных сумм – особое, эдакое: явно не тот случай, чтобы искать правду; впрочем он всегда не тот. Однако по чиновничьим законам надлежало найти крайнего – и он, как оказалось, уже был найден:

– Но я знаю, кто предатель! Его уже лишили пропуска – и чтоб здесь больше близко не было! Кто хочет за ним – дверь открыта!

То есть для изощренной экзекуции человека вызвали сюда нарочно, чтобы не пустить! И все вжали еще глубже головы: ну в самом деле случай, чтобы защищать собрата при угрозе собственного вылета, не тот!

Когда очередь съема этой стружки дошла до меня, я внутренне решил, что легких денег мне один черт здесь не срубить и лучше сразу или осадить бурбона, или порвать с ним.

– А это кто писал? Вы что, вчера с дерева слезли? Что за слова: «сперва», «следом»? У меня три высших образования, а я таких слов не знаю!

– Ну, значит, все три не пошли вам впрок. Я же писал для понимающих по-русски.

– Тогда чтобы и вас здесь не было!

Я с легким сердцем вышел за кольцо охраны нелюбезного Дворца – а там, за турникетами, гляжу, стоит с тяжелым сердцем так и не уехавший товарищ. Он, знать, уже все понял – но для него, нашедшего себя на этой службе, это был такой удар, что руки-ноги отнялись. К тому же ему, приехавшему на чужой машине, и выехать отсюда не на чем – кругом облом!

Я подошел к нему: брат, так и так, наши труды здесь кончились, поехали, я подвезу. По пути я в лицах описал ему все предыдущее, и хоть у нас с ним тоже были свои вздоры из-за разности натур, он развернулся ко мне в искреннем порыве:

– Дай пожму твою честную руку!

Едем мы едем, дружно понося наклавших ему в душу злыдней – и вдруг он обрывается на полуслове с неподдельным ужасом в лице:

– Только не вздумай написать об этом! Боже упаси!

– Почему?

– Не притворяйся идиотом! Все ты понимаешь!

И вместо братской солидарности, пылавшей миг назад в его глазах, я в них прочел такую нутряную, непреодолимую ненависть таракана к лампочке, перед чем все остальное – просто тьфу! Вот так итог всей нашей демократии, мечтавшейся как солнце, что рассеет наш душевный мрак – а наплодившей только этих тараканов!

Но с таким настроем большинства – а мой товарищ только выразил на языке то, что у прочих на душе – нам еще век свободы не видать! Это униженное большинство само своими слипшимися лапками загасит всякую общественную лампочку, лишь режущую ему глаз – не надо и властям ее гасить!

Да, можно сколько-то прожить и так, вслепую, безнаказанно за отступления от всех законов чести и труда. Наша нефть все стерпит – она же тоже черная и слепая! Но дальше что?

Ни разу не наказанный за лень и ложь ребенок неизбежно вырастет в урода; и мы уже произошли в такую дрянь, чье главное увечье – неспособность ни к какому позитивному труду. На этот труд у нас все больше приглашаются мигранты, которые при их все нарастающем количестве, переходящем в качество, еще до конца нашей нефти могут положить конец титульной нации.

Пока в ходу такие выборы, еще и оставляющие по себе какое-то морально выжженное поле, только в Московской области заявок на гастарбайтеров на этот год за 300 тысяч. Это плюс к тем миллионам, что уже легально и нелегально здесь обосновались и кем наши работодатели мечтали б вовсе заменить морально конченных туземцев. И чего хвастать, что те, не годные по большей части ни к труду, ни в армию, где-то плодиться стали больше? Приплод, да не тот!

Но почему все же наша свобода, порожденная отказом от затупившихся советских догм, так неприятно обернулась? А может, и не было вовсе никакой свободы? А под ее личиной победило подлое желанье жить на личный холодильник без опостылевшего за соввласть труда? От этого кривого корня и пошли все нынешние ветви лжи – и воры прочно взяли власть в стране?

Их отношение к подвластным точно то же, что у тех – к приезжей шушере: мол понаехало непрошенных, а мы всегда здесь жили! Но так же думает о наших бедняках и наша знать: а еще раньше здесь медведи жили, и что с того? Как жили, так и сплыли; давно пора и этот пустой сброд пустить в расход! И впрямь народ, не желающий ни думать, ни сопротивляться, ни трудиться, превращается в пустой балласт, который первым скинут с воза, только оскудеет наш нефтяной сосок.

Но при всем этом клич «Путина в отставку!» во мне не вызывает никакого энтузиазма. Он в любом случае уйдет когда-то, но кто сказал, что его сменит лучший? Откуда взяться лучшему там, где загашены все умственные лампочки и откровенно побеждает этот тараканий дух?

По этой же причине и все наши сказки про реформы – только сказки, больше ничего. Смешно ждать, что по реформе МВД откуда-то вдруг явятся вместо гнилых ментов честные полицаи – и станут честно охранять родных воров и тех, кто не украл лишь потому, что не сумел! При нашем верховенстве воровства и лжи служивый со стволом, как его ни назови, хоть святым архангелом, будет лишь спать и видеть, как что-то наколоть на личный ствол.

«Долой Путина!» – это при нашей нынешней моральной коме лозунг тараканов в банке. Ну перекусит одного другой, более хищный таракан – что это изменит в нашем корне? Только свет человеческого разума может разогнать текущий мрак – но, к сожалению, его нам тушит тот нефтегазовый поток, с которого я и начал.