ДУРНОЕ ДЕЛО

Как-то зимой я был в командировке в одной нашей бедной области; мне нужно было в городок за сотню километров по шоссе от областного центра. С поезда я сошел, когда уже смеркалось – и решил сразу двигать дальше, чтобы не торчать лишнего дня и даже часа на этой агрессивно неуютной по зиме периферии. Добрался до автовокзала – но нужный мне рейс из-за каких-то местных безобразий отменили. Тогда я сгоряча взял билет до другого пункта в ту же сторону, надеясь там или поймать попутку, или на худой конец заночевать – все ближе к цели.

Доехал, вышел на развилке – но дорога к ночи словно вымерла. И при распоясавшемся снегопаде стало мне совсем не по себе. Черт меня дернул на ночь глядя в этот путь, еще нарвешься на бандюг – одно хоть утешало, что в такую непогодь они скорей всего жрут свою водку дома. И я уже хотел идти искать гостиницу, которой, может, тут, и не было – как показались фары в мою сторону.

Я замахал отчаянно рукой, нарисовавшийся за фарным светом грузовик сперва пронесся мимо, но потом затормозил, и его еще с десяток метров несло юзом. Я бросился вперед, окоченевшей рукой открыл дверь кабины, сказал, куда мне надо. Шофер, молодой парень, мне кивнул – и я вскарабкался на сиденье рядом с ним.

Машина затряслась, набирая скорость, а я, гадая, надо или нет вступать с ним в разговор, сначала просто оглядел его упертое в пуржистый путь лицо. Лицо как лицо, воды не пить, типичный работяга – из тех, на ком стояла и стоит, как бы ни заносилась в новой пене, наша жизнь. Великоватый только слегка рот – что называется в народе «губы вареником».

Наконец молчать мне надоело, и я спросил:

– А ты куда в такую пакость на дворе?

Парень так глянул на меня, словно уже успел забыть, что я тут есть, и не ответил ничего. Ну и молчи, если такой молчун; спасибо и на том, что подобрал. Но когда я уже перестал ждать его ответа, он вдруг произнес:

– Дурное дело нехитрое. Домой, к матери.

– Поди от бабы?

– От жены. Из дома выгнала.

Меня немного удивила его неожиданная откровенность, и я продолжил диалог:

– За что?

Он вновь чуть промолчал, потом ответил:

– Теща, падла.

– Да, тещ, в отличие от жен, не выбирают…

– Главное, из-за чего все? – перебил он, еще, видно, не остывший от недавнего семейного скандала. – Из-за стакана водки!

И только тут я понял, что он еще и под хорошей мухой.

– Не поделили что ль?

– Не в этом дело. Мы с ней ходили в гости, выпили, как полагается, слегка. Пришли домой, мне поклевать охота, она суп подогрела, подала. А в холодильнике была еще бутылка водки, наколымил в выходной. Ну, я перед едой налил себе вот стоко, даже нет, вот стоко…

– Эй, на дорогу-то смотри!

– А она: хватит пить, в гостях пить надо было.

– Ну и права. Тебя же от дурного дела бережет!

– Не в этом дело. Это потому что я ее из гостей раньше увел. А мне чего там делать? Крутят этот рок, ни слова не слыхать, не потанцуешь даже. Ну, она это любит, а я виноват, что не люблю? Мне лучше на досуге порыбачить или баньку у матери истопить. Я ее звал, по-человечески, нарочно машину не отвел в гараж. А она: это не развлечение, это не жизнь! Вот и набросилась. Подумаешь, стакан!

– Ну, может, ей с тобой, когда ты пьяный, неприятно.

– Она сама что ли не пила? В гостях – пожалуйста, там, говорит, можно, за компанию. А я ей что – не компания?

– Да не бери ты в голову! Это у всех баб так!

– Ни хрена! Сказала бы по-человечески – мне что, охота нарываться? Но она может, у мамаши научилась, так сказать, что ни к чему не придерешься, а обидно до кишок! Ну я и выпил, ей назло, честно сказать. Она: ну все, тогда я раздеваюсь спать. Я говорю, сейчас доем и тоже лягу. А она: только не со мной, я тебя пьяного с собой не положу. А я какой пьяный? До армии пьяней к ней приходил – с собой клала. У нас еще до армии с ней было, а пришел – сразу женился, даже на дембелях не погулял. Правильно мужики говорили: не спеши, хомут всегда надеть успеешь. Но я подумал: а чего тянуть, если любовь?

– А у нее?

– Да не, Маринка-то сама была девчонка нехудая. Письма мне тайком от матери писала, даже один раз, когда я в госпиталь попал, приезжала на свиданку. А поженились – как другая стала. И все – от матери. И капает, и капает ей, сволочь, на мозги. Сама – разженя, вот и дочь ей надо разженить. Начнет как: где зарплата? Я говорю, я что ли виноват, что нам не платят? А она: а мы чем виноваты? Ты за свою баранку сел – и горя мало. А нам уже надоело в магазине хлеба в долг просить! Я ей: так у нас весь гараж мается, только калымом и живем. – «А мне до всех нет дела, я дочь не для того растила. Умные люди и сейчас живут!» – и давай этих хухрыжников перечислять. А в голове нет: ну разведусь я – кому она с дитем нужна? Сейчас и на свободных-то не женятся, дурное дело – сколько хочешь, а на ЗАГС и не рассчитывай!

– Значит, и ребенок уже есть?

– Дурное дело нехитрое. Анжелка, дочка, как раз годик стукнул. Еще никак поп не хотел крестить: что, говорит, за имя? Я говорю, а тебе какое дело, если жена так захотела. Тебе платят – и крести… Мне, главное, что обидно: я ей – всегда, а она как упрется – все, особенно перед мамашей!.. Ну выпил чуть, не драться ж лез! Она же знает, я ее люблю, ни разу не изменил даже, а я молодой, на меня девки смотрят. Хотел по-человечески с ней объясниться – а она в крик, ребенка разбудила. Теща вбегает, видит, дурное дело, а ей только этого и надо: сейчас, орет, милицию позову! А там короткий разговор: за шиворот – и в каталажку. Они уже воров не ловят, мафию не ловят, им только натянуть по хулиганке галочку для раскрываемости.

– Неужели и сейчас?

– А ты как думал? Только этим и живут! У нас весь гараж отдувается, они же сами, наши же ребята, говорят: план по преступности спускают, а ни машин нет, ни бензина. Только на хулиганке и выезжают: неопрятный вид, нетвердая походка – и всех работяг только так метут.

– Ну и что дальше?

– А ничего. Дурное дело нехитрое, в машину сел – и по газам. Лучше уж мать увижу, чем в клетке ночевать. Честно сказать, больше всего Маринку, дуру, жалко. Сама же потом плачет, сколько уже было…

– Ну, если плачет, так помиритесь.

– Это понятно. Дело-то дурное…

И шофер мой смолк, как песенный ямщик – а скоро сквозь пургу забрезжили и огоньки нужного мне городка. У одинокого, среди безлюдного снежища, фонаря он тормознул:

– Приехали. Тебе в гостиницу? Вон там, тут близко. Извини, если чего не так сбрехнул.

Мне показалось, что его язык уже ворочался трудней, и я, вручая ему мзду, спросил – больше, конечно, для очистки совести:

– Сам-то как? Доедешь?

– Да тут осталось километров пять до отворота. Все путем.

Я вылез, грузовик с водителем, открывшим мне, как дверь в ночи, и свою душу, снова, задрожав, взял разгон. И его огоньки быстро исчезли в развихрившейся пурге.

Благополучно переспав в гостинице, на другой день я с утра отправился по своим делам. Была у меня встреча и в милиции, где я в дежурке услыхал обрывок разговора:

– На пятом километре, перед отворотом. Молодой дурак, под газом. Там кучу щебня навалили, яму закидать, а он, видать, из-за метели не заметил, налетел – и кувырком. Машина бортовая, борта метров на пятьдесят один от другого…

– А водитель? – со сжавшимся мгновенно сердцем спросил я служивого в большом залатанном тулупе.

– Всмятку, смотреть страшно. С закрытой крышкой только хоронить.

О Боже! – мне вдруг в самое лицо дохнуло этим страшным, нетанцульным уже роком, просвистевшим только что мимо меня. И сразу вспомнились эти «губы вареником» и весь наш, оказавшийся последним для несчастного Маринкиного мужа разговор.

Бедная Маринка! Каково ж теперь ей будет биться о глухую крышку его гроба, повторяя без конца одно: «Если бы только знала!» Но ведь, возможно, да наверняка – что-то кольнуло в сердце, когда увидела, что нанести желанную обиду удалось и он, в сердцах схватив пальто и сжав в руке ключи, пошел угрюмо заводить свою машину. И даже, может, промелькнуло в голове дурное дело отвратить – но мать, или одно ее присутствие сдержало: «Один раз только потакни – потом наплачешься!» А плакать-то пришлось сейчас!

И будет удрученная, но так и не образумленная горем теща наскребать в душе какие-то отмывки и отмазки, чтобы перевести тупые стрелки ненависти и вины на безответного уже беднягу. И только одна малая Анжелка, к ее бессознательному еще счастью, ничего из этого дурного дела не поймет.

И еще я подумал, что в любой нелепой с виду смерти есть, видимо, своя железная и неукоснительная подоплека – вроде той, что накануне по случайности открылась мне. И в нашем искони несчастном случае она всегда одна и та же, приблизительно. Это нехитрое дурное дело убивает нас.