ВО СЛАВУ БРОДСКОГО: НЕ ВСЯК ТОТ ГАД, КТО НОБЕЛЕВСКИЙ ЛАУРЕАТ!

Иосиф Бродский написал в 1993 году, за три года до его смерти:

«Вы спрашиваете меня, "что делать?" – человека, который уже 21 год живет вне России, и теоретически его даже и спрашивать не надо, потому что у него уже нет, по русской традиции, права об этих вещах рассуждать. Но у меня есть определенное преимущество, мне кажется, я смотрю с определенной долей трезвости, мое сознание не замутнено немедленными раздражителями…

Основная трагедия русской политической и общественной жизни заключается в колоссальном неуважении человека к человеку; если угодно – в презрении. Это обосновано до известной степени теми десятилетиями, если не столетиями, всеобщего унижения, когда на другого человека смотришь как на вполне заменимую и случайную вещь. То есть он может быть тебе дорог, но в конце концов у тебя внутри глубоко запрятано ощущение: "да кто он такой?" И я думаю, за этим подозрением меня в отсутствии права – тоже может стоять: "да кто ты такой?"

Одним из проявлений этого неуважения друг к другу служат шуточки и ирония, предметом которой является общественное устройство. Самое чудовищное последствие тоталитарной системы, которая у нас была – полный цинизм или, если угодно, нигилизм общественного сознания. Разумеется, это и удовлетворительная вещь, приятно пошутить, поскалить зубы. Но всё это мне очень сильно не нравится. Набоков однажды сказал, когда кто-то приехал из России и рассказал ему русский анекдот: "Замечательный анекдот, замечательные шутки, но все это мне напоминает шутки дворовых, которые издеваются над хозяином в то время, как сами заняты тем, что не чистят его стойло". И это – то положение, в котором мы оказались, и я думаю, было бы разумно попытаться изменить общественный климат.

На протяжении этого столетия русскому человеку выпало такое, чего ни одному народу не выпадало... Мы увидели абсолютно голую, буквально голую основу жизни. Нас раздели и разули – и выставили на колоссальный экзистенциальный холод. И я думаю, что результатом этого не должна быть ирония. Результатом должно быть взаимное сострадание. И этого я не вижу. Не вижу этого ни в политической жизни, ни в культуре. Это тем горше, когда касается культуры, потому что самый главный человек в обществе – остроумный и извивающийся.

Я говорю издалека. Думаю, что если мы будем следовать тем указаниям или предложениям, которые на сегодняшний день доминируют в сознании как интеллигентной части населения, так и неинтеллигентной, мы можем кончить потерей общества. То есть это будет каждый сам за себя. Такая волчья вещь…»

Прошло 20 с лишним лет после этого нравоучения, но оно, мне кажется, не исчерпало своей актуальности.

Я лично не большой любитель стихов Бродского, но почитаю его выдающимся поэтом хотя бы за такие необычные, «неправильные» строки:

Теперь конец моей инашейдружбе,

Зато начало многолетней тяжбе.

Теперь и вам продвинуться по службе

Мешает Бахус, но никто другой.

Я оставляю эту ниву тем же,

Каким взошел я на нее. Но так же

Я затвердел, как Геркуланум в пемзе.

И я для вас не шевельну рукой…

При этом так и хочется добавить: «Бродский – настоящий поэт, даже несмотря на то, что лауреат Нобелевской премии».

Несмотря! После присуждения ее Обаме, Горбачеву и последней потаскухе Алексиевич эта награда стала уже не «яркой заплатой на ветхом рубище певца», а скорей неким позорным клеймом. Но Бродскому она досталась – в 1987 году – еще до превращения ее в эдакую политическую кувалду.

Теперь по поводу его послания. Он пишет: «Я говорю издалека…» – однако в разговоре о России назойливо употребляет слово «мы». То есть для него Россия – это не «она», не «они», ни тем более не «эта страна», как подло выражаются сегодняшние внутренние эмигранты. А ведь в отличие от этих сладкоежек, записавших его невесть с чего в свои ряды, он действительно пострадал: был осужден в 1964 году на два года ссылки «за тунеядство». Но вот в чем отличие поэта от подонка: первый и подзатыльники от Родины воспринимает как великий дар судьбы; а второго сколько ни корми, ни балуй грантами – смотрит в лес предательства. Ну, как хотя бы тот же Илья Пономарев, скоммуниздивший в Сколково 750 000 долларов – и тут же ринувшийся поносить «эту страну», позволившую ему пощипать ее.

Бродский всегда называл время его ссылки самым счастливым в своей жизни. Именно так! Ибо не в пример перестроечной литературной накипи типа Гроссмана и Рыбакова, нудно пенявшей Родине за свою еврейскую «неоцененность», был поэтом не только на бумаге, но и по натуре. Ссылка во глубину Архангельской области принесла ему бездну новых впечатлений, благодаря которым он и стал, с его слов, взрослым поэтом. И первые свои значительные стихи напечатал как раз в районке «Призыв» – по месту отбывания наказания.

Отец его был фронтовиком, а он, живя в страшной тесноте, но не в обиде ленинградской коммуналки, с 16 лет работал на заводе фрезеровщиком, ездил рабочим в геологические экспедиции. То есть это в полной мере наш, советский человек, с исходной трудовой закалкой.

Вот еще его признания по части этой ссылки, раздуваемой всякими чистоплюями как несмываемое обвинение в адрес нашей страны. Литературовед А. Волгина писала: «Бродский не любил рассказывать о лишениях в советских психушках и тюрьмах, настойчиво уходя от имиджа «жертвы режима». Он утверждал: «Мне повезло во всех отношениях. Другим людям доставалось гораздо больше, приходилось гораздо тяжелее, чем мне». И даже: «Я-то считаю, что я вообще все это заслужил»».

Профессиональный антисоветчик Соломон Волков, прославившийся тем, что посмертно – и облыжно – записал Шостаковича в сталинские жертвы, имел такой диалог с Бродском о той же ссылке:

«Не так уж это все и интересно, Соломон. Поверьте мне». – «Вы оцениваете это так спокойно сейчас, задним числом! И этим тривиализируете значительное и драматичное событие. Зачем?» – «Я говорю об этом так, как на самом деле думаю. И тогда я думал так же. Я отказываюсь все это драматизировать…»

Почему Бродский эмигрировал в 1972 году – в конце концов не самая интересная история, в которой ключевую роль сыграл идиотизм иных советских бонз, растратчиков наших талантов. Выпихнуть поэта за громкое признание на Западе его «неправильных» стихов – было несусветной глупостью. Стоило, наоборот, кормить и никуда не отпускать – используя его во славу страны как космос и Большой театр. Но Бродский никогда в интервью западным журналистам, выжимавшим из него поклепы на СССР, не опускался до поганых слов в адрес его исторической и поэтической родины.

К слову, судьба изгнанников не миновала многих русских деятелей – как Гоголь, Герцен, Ленин, Рахманинов, Бунин, Куприн – пылавших и на чужбине их любовью к Родине. Главное лежало в деятельности этих сынов страны, поднимавших к ней мировое уважение и внимание. И я бы даже сказал так: эти великие эмигранты служили своеобразными агентами влияния России в мире. Об их отличии от беглой и не беглой шушеры типа Пономарева когда-то превосходно написал Вознесенский:

 Врут, что Ленин был в эмиграции

(Кто вне родины – эмигрант.)

Всю Россию, речную, горячую,

он носил в себе, как талант!

Настоящие эмигранты

жили в Питере под охранкой,

воровали казну галантно,

жрали устрицы и гранаты – эмигранты!

Эмигрировали в клозеты

с инкрустированными розетками,

отгораживались газетами

от осенней страны раздетой,

в куртизанок с цветными гривами эмигрировали!..

И еще пара слов о той проповеди Бродского и правомерности употребления в ней слова «мы». На мой взгляд, человек, бесспорно доказавший свою радикальную порядочность, завоевавший мир своей поэзией, имел право на его горькое – и, к сожалению, не устаревшее поныне откровение. Оно может показаться слегка дидактическим, старомодным. Но в сути-то – чистая правда.

Он, кажущийся нам сейчас каким-то отвлеченным баловнем успеха, прошел все земные дебри – от спертой коммуналки до предательства друзей, дававших на него в суде кривые показания. И, видимо, знал, что говорил – указывая как на главный наш порок на это «неуважение человека к человеку».

«Поэт в России – больше чем поэт!» – сказал однажды тоже неплохой, но не прошедший это испытание чужбиной поэт Евтушенко. В итоге его слабовольных сделок с совестью и жадной попытки жить на две страны, подмигивая и нашим, и вашим, он оказался «меньше, чем поэт» в своих последних «украинских» стихах. Их бледный смысл: кончай войну, ребята, разбегайся по домам, война есть зло – и ни гу-гу о зачинщике всех нынешних войн, на территории которого он подживает. Но вот беда: той Нобелевки, составлявшей верх его мечтаний, он так и не дождался – поскольку нынче ее уже не дают за это «ни гу-гу», а дают только за откровенное антироссийское гу-гу, как в случае с Алексиевич.

Бродский, попавший далеко не по своей воле в Америку, которой так и не удалось выжать из него ни одного худого слова против нас, уел добровольного перебежчика Евтушенко такой известной фразой: «Если Евтушенко против колхозов, то я – за!»

Чтобы сказать такое на чужбине в разгар наступления на нас по всем фронтам штатовских сил, к которым втихаря примкнул лукавый Евтушенко, надо было обладать изрядным гражданским мужеством.

И это – еще один повод прислушаться к той берущей нас за совесть речи Бродского.