Серебряный бор и золотая сотня. Александр Росляков. Писатель, журналист



СЕРЕБРЯНЫЙ БОР И ЗОЛОТАЯ СОТНЯ Пока где-то идут войны и льется кровь, Серебряный бор стал лучшим в Москве местом для всякого спортивного и неспортивного отдыха, настоящий земно-водный рай! Зимой пешеходные дорожки и лыжни затейливо петляют меж высоких сосен, по реке, озерам – красотища! Гуляй – не хочу! Но на войне – как на войне. И даже там, где ее, казалось бы, не может вовсе быть, отдыхающие люди стремятся всячески ее разжечь. Первый конфликт в Серебряном бору – у лыжников с рыбаками. Хотя лыжня занимает меньше процента акватории, доступной для рыбалки, рыбаки сверлят их лунки вдоль, поперек и по центру лыжни. Вода из лунок заливает ее и, замерзая, еще уродует следами от рыбацких ног. Я, отдыхая там на лыжах, как-то спросил сидельца-рыбака: «А для чего вы сверлите лед посреди лыжни?» Ответ был кратким и суровым: «Река – для рыбаков!» – «Да ну? А может быть – для рыбы?» Он, явно не имевший ни одной поклевки за день, пырнул меня таким злым и тяжелым взглядом, что всякая охота препираться с ним пропала. Но его взгляд не оставлял меня и после того, как я отъехал прочь – досказывая не досказанное на словах: «И так не клюет – еще эти тут разъездились на лыжах, своими палками стучат, пугают рыбу… Сегодня уже двадцать лунок пробил, ни хрена, наверняка вся рыба – под лыжней… Так бы всех этих лыжников и сунул в воду головой!» А поскольку в районе Серебряного бора рыба не ловилась никогда, все попадавшиеся мне навстречу рыбаки отличались этим же тяжелым, как и их доспехи, взором. Ну точно 33 чешуйчатых богатыря из сказки Пушкина, часто с сизыми носами и словно исходящим от них вздохом: «Тяжек воздух нам земли…» Другой конфликт – уже наземный и вроде на пустом вовсе месте. По выходным вся масса здешних посетителей делится надвое: лыжники и пешеходы. И, видно, пешие нет-нет испытывают к тем, кто носится на лыжах, еще порой коньковым ходом, с заездом на пешеходную тропу, какую-то тоже неприязнь. И ну в ответ вытаптывать лыжню: мол не хрен! Бог создал человека голым и без лыж, а вы тут понаехали на своих лыжах! Когда снега хватает, эти идейные топтуны большого вреда лыжне не делают. Но в начале и в конце зимы, когда снег еле-еле покрывает почву, берцы пешеходов оголяют кочки и песок, что губит и лыжный бег, и сами лыжи. Общался я и с этими фанатами пешей ходьбы, идейно более близкими что ли, чем рыбаки в их глухих доспехах. Одни, извинившись, сразу сходили с лыжни – но стоило от них чуть удалиться, вновь заступали на нее. Другие огрызалась: «А ты эту лыжню купил? Где хочу, там и хожу! Вон по реке катайся, там ни кочек, ни песка!» Но там, как уже сказано, нашего брата-лыжника подстерегали рыбаки. Еще острые стычки возникают с теми, кто против всех запретов тащит в этот заповедник своих собак, порой пугающих размеров. Ну, все на свете нарушать – у нас в крови, потому само явление этих собак народу еще особо не смущает никого. Смущает, когда те бобики вопреки всем писанным и неписанным правилам шуруют без поводков и намордников среди гуляющих – в том числе малых детей. Да, несущийся коньковым ходом лыжник тоже может их слегка пугнуть – но ни одно дите еще сроду от лыжников не пострадало. А вот от бобиков, которые якобы «не кусаются», пострадало – и погибло – много взрослых и детей. Но разговор с собачниками, переводящими щитовую надпись «Вход с собаками воспрещен» с русского на свой собачий как «Милости просим!» – самый бесполезный. «Для вас же сделали специальные площадки!» – «Ага! Щас! Сам там и гуляй!» – «Ну хоть прицепите вашего пса на поводок!» – «Щас! Разбежался! Я его слишком уважаю! Это тебя, козла, надо водить на поводке!» Главный же довод в пользу беспривязного содержания этих овчарок и ротвейлеров – «Моя собака не кусается!» Что в обратном переводе на русский означает: «Она пока никого не укусила. Она укусила в первый и последний раз. Она не кусается, но если тебя куснула, значит, ты это чем-то заслужил!» Эти собаколюбы, часто ярые человеконенавистники, убеждены, что их священная любовь к четвероногому выше всех правил житья в городе, выдуманных презренными двуногими. «А кто-то любит разводить хрюшек на балконе, жечь кнопки в лифте, гадить под дверь, бить ногой в ваше авто – им тоже, значит, можно?» – «Им – нет. Мне – да». – «А у кого-то хобби – ружейная охота, захочет здесь пострелять ворон – а то и ваших псов!» – «Да знаю я таких! Их надо мочить, мочить!» Серебряный бор – еще излюбленное место пикников. Даже кто-то проводит здесь летом свои корпоративы: собственноручно изжаренный шашлык с купаньем в реке – лучше всякой пьянки в кабаке! Под это дело тут заботливо расставлены бесплатные мангалы, столы, урны – наслаждайся на здоровье! Но есть сорт людей, которых хлебом не корми – дай только развести костер в кустах и оставить после себя кучу битого стекла, пакетов, тошнотворных объедков. Ну как же, в заповеднике да не нагадить – это тоска, а не пикник! То бишь каждый отдыхающий уперт в свой личный эгоизм – отчего и под блаженной сенью корабельных сосен родится эта неизбежная микровойна. А так как наше общество еще разодрано на высших богачей и низший для них сброд, она становится еще и классовой. В дачах Серебряного бора, перешедших на былой волне против льгот и привилегий от советских бонз к демократическим, сейчас осела наша «золотая сотня». Московские и федеральные чиновники, депутаты, знаменитости – которые уже лет двадцать требуют поставить окончательный заслон для всякой черни, прущей в «их» Серебряный бор. Мол мы ж работаем, горбатимся на этих тварей в телевизоре и в Думе – можем хоть в свои выходные отдохнуть от них!.. И даже удивительно, что эту зону отдыха все еще не сделали запретной для «людей» – дабы не досаждали собой тем высшим нелюдям. То есть шлагбаум на въезд туда уже стоит – думаю, что в духе нашей полосатой демократии его рано или поздно поставят и на вход. Ну а пока народ еще кишит там – нет-нет происходят его встречи и с обитателями высших дач. Конечно, не с самими сотниками – те никогда не кажут из-за стекол подконвойных лимузинов своих рыл, набрякших несусветной важностью. Но у этой золотой сотни, настроившей себе в Серебряном бору античных храмов, есть еще и дети, которые уже работать не пойдут вовек, ибо незачем: все, о чем можно помечтать, и так имеется. Однако и им хочется куда-то выйти – верней выехать на их мощных квадроциклах, крушащих пешие дорожки, лыжни и сосновые посадки. И вступать с ними в разговор уже не только бесполезно, но и опасно. Я со своей контактной тягой все же однажды попытался завязать беседу с этими властными отродьями. Ответ был: «Ща поломаю тебе лыжи, ноги, и мне ничо за это не будет! Понял, дебил?» Еще когда-то я там же полаялся с напавшим на меня ротвейлером – и как-то все-таки сумел достичь с ним взаимопонимания. Но с этими отпрысками высших лиц, клянущихся в любви к народу и строящих попутно свои замки за семью шлагбаумами, уже контакта, как с устроенной иначе мухой, нет. Из всех талантов, обеспечивших их предкам эти замки, они унаследовали одно это: «Пшел на хрен, тварь!» И вот все рыбаки в их рыцарских доспехах и лыжники, и пешеходы, и собачники отскакивают, трепеща, от этих бешеных сынуль. И словно всю свою униженность и оскорбленность от наездов этих дряней вымещают друг на дружке – а то на ком же еще? Не попрешь же против тех ненаказуемых дегенератов – которых, по мне, стоило б выгуливать тоже лишь в наморднике и на поводке… Считается, что в Донбассе нам прижала хвост коварная Америка. Но кто нас заставляет отступать перед этими раскатавшимися чуть не по нашим мордам квадроциклистами – и не где-то, где рулит враждебный Запад, а в самом сердце нашей Родины?