ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ДИАГНОЗ

Циничней и жадней людей, чем выборные технологи, я в жизни не встречал. Разве что сами кандидаты на посты, ставшие сейчас доходней всякого бизнеса. Мне приходилось подрабатывать среди этих живоглотов – и вот история, рисующая их во всей красе.

Есть там такая роль: начальник выборного штаба, строящий команду из «полевиков», «черных журналистов» и т.д. для обработки лопоухой публики. С одним таким, назову его Виктором Ильичем, мы прошли как говорится огонь и воду: и от ОМОНа убегали, и сами обращали в бегство конкурентов. Солидный, в годах, мужик, доктор философии, любитель между делом поболтать «о жизни» и патриотизме – но скряга несусветный.

Только дойдет дело до расплаты за труды, как он: «Понимаешь, кандидат мне не додал, плачу свои, давай сейчас отдам часть, остальное потом…» Но при его обширных крышах разве безумец мог бы ему что-то недодать! И я: «Какие свои! У тебя дом в три этажа с бассейном в цоколе, три джипа на двоих с женой!» И при отдаче денег на его очах аж наворачивалась эдакая скупердяйская слеза.

И как-то получаю с него гонорар – 10-и тысяч не хватает, не наскреблось де на кармане: «Ну, через неделю встретимся, отдам!» Но через неделю мы не встретились – и через месяц, и через полгода тоже.

Я дальше оказался на мели; стал собирать по мелочи долги с друзей, вспомнил про Ильича, но как-то замялся звонить ему насчет каких-то 10-и тысяч. Был тут и фактор психологии: если я позвоню, он, видя мою мель, на новых выборах еще ужмет мне ставку.

Через год звонит он сам: надо сделать «черную» газету против соперника ведомого им кандидата. «Наш парень, патриот, хочет порядок навести в районе! Поможешь? Время есть?» У меня было его море – но я политично отвечал, что только старой дружбы ради уж потесню свои насущные дела.

Встречаемся. Он, аки поцелуйный Леонид Ильич, сгреб меня в объятия: «Сколько не виделись! Ну, как дела, как жизнь?»

Затем мы вместе с кандидатом, бойким коротышкой на высоких каблуках, походили по фактуре, как лучше приложить врага. «Мочи его, – разволновался кандидат, – как ты умеешь, как Ильич сказал!»

А там и подошли к основному так сказать вопросу философии: цена вопроса. И я, хваля себя в душе, что не взыскал тот мелкий долг, успешно заломил свою цену. Ильич хотел повесить ее напрямик на кандидата, но я ему: «Наверняка это достойный человек – но мы знакомы с ним всего пару часов. Поэтому заплатишь ты». – «Идет!» – «И кстати, за тобой еще должок!» – «Я помню, помню!» – «Так отдай и забудь!» – «Да вот, у меня сейчас с собой не густо…» – «Что, за год 10 тысяч не скопил?» И он, физически страдая, вернул мне ту десятку.

Но это – только присказка, вся показательная сказка впереди.

Написав газету, я послал ее Ильичу, кандидату и отвечавшей за печать штабистке, с которой у нас ранее сложилась вся взаимная приязнь. Она-то первая и позвонила мне: ей газета очень понравилось, Ильичу тоже, но кандидат заголосил: «Мне после нее дом сожгут!»

Он и не ожидал, что я настолько выполню его заказ: все вышло что называется одним куском, ни прибавить, ни убавить! Считается большой удачей в этом деле – но храбрый на словах борец за дойный пост на деле сдрейфил выпускать эту газету.

Ну, тоже бывает; помню, как еще один ходок в народные избранники толкнул передо мной такую речь: «Я ничего здесь не боюсь! И никого!.. Только это не пиши!..» Но я свой труд исполнил, а заказчик дальше волен поступать с ним как ему угодно: печатать, не печатать, да хоть подтереться им!

Что я и сказал Ильичу, когда он стал склонять меня к какому-то дисконту, раз газета не пошла… Кстати в порядке той же психологии я понял уже после получения с него старой десятки, что он таки провел с ней меня. На выборной тропе, где все врут всем и за кулисами царит сплошное недоверие, законно было б взять аванс в 50 процентов за мои труды. Но отнесенный на финал возврат должка родил во мне, так и не достигшем нужной в этом деле толстокожести, невольный благодарный всплеск – и помешавший запросить аванс.

Короче, припертый ссылками на нормы сего теневого бизнеса, без которых он бы сдох, Ильич сдался на 100 процентов гонорара. Но тут-то вся история, сродни своеобразному диагнозу, и входит в самый сок.

Назавтра та приятная штабистка сообщает мне, что Ильич попал в больницу с операбельной язвой желудка, а ей поручили расчет со мной, который придет на мою карточку такого-то числа.

Приходит то число – расчета нет. Звоню ей, она: заминка просто, все ушли на выборы, в понедельник после них все вышлю. «А что с Ильичем?» – «У него операция в тот же понедельник».

Но я-то знаю, что таких «просто заминок» не бывает. Был бы в седле Ильич, я бы на него насел – но он в лежку. Хотел позвонить ему здоровья пожелать – но ведь он примет это за заботу не о нем, а о моей мзде! Звоню его жене: «Знаешь, сколько мы ни грызлись с твоим мужем, да ты в курсе – это жизнь. А она всего дороже! Так и передай ему». Та очень растрогалась – и так ему и передала.

В понедельник после выборов я ничего не получил. Во вторник – тоже. И вдруг в среду мой мобильник пикает: на карточку пришла вся сумма. От жены Ильича я в тот же день узнал, что еще вчера ему было очень плохо, но сейчас уже оправился и переехал из реанимации в реабилитацию.

И тут передо мной всплыла вся намалеванная нашим жлобским временем картина. Раз я ударил по рукам не с кандидатом, а с Ильичем, в случае его смерти кандидат был бы мне не должен ничего. И вот он ждал исхода операции, имеющей две реперные точки – сама резня и другой день после нее, после чего больной или выживет, или нет. И когда врач поставил окончательный диагноз, что выживет – и, значит, уже наверняка заставит расплатиться кандидата, мне и послали мою мзду.