НЕ КАРП, НО ДРУГ!. Александр Росляков. Писатель, журналист



НЕ КАРП, НО ДРУГ! Купил я в Ашане живого карпа, где-то кило с лишним. Принес домой – а он все еще живой, бьется в истерике в пакете. Я и подумал: на сегодня у меня ужин есть, пущу-ка его до завтра в ванну, пусть там поживет, чтобы затем украсить мой одинокий стол в самом парном соку. Налил туда холодной воды – и его закинул. Он лихорадочно пронесся взад-вперед, как боевик в тылу врага, но убедившись в ограниченности акватории, затих. Я, уходя, задернул шторку ванны – чтобы в ближайшие сутки на него не отвлекаться. И забыл о нем. Назавтра утром захожу туда – как из-за шторки что-то бултыхнет! Я аж подпрыгнул – тут лишь вспомнив о вчерашнем поселенце. Заглянул к нему – он, как любая рыба, ничего не выражает своим видом, но держится молодцом: в остойчивом, без бокового крена, положении. Но как теперь помыться? Набравшись духу, я влез под холодный душ, карп пару раз прошелся по моим ногам, добавив мне этим пару лишних содроганий. После чего я вновь задернул шторку и пошел писать свою статью. Но некая мысленная шторка при этом не задернулась. И началась известная история про «не думай о зеленой обезьяне». Как я ни отмахивался мысленно от карпа, он так и стоял перед глазами, тычась в борта ванны, ища и не находя выхода оттуда. Я что есть сил нырял в свой труд, ища подстать слова, но они никак не находились. И тут откуда-то всплыло: «Теперь нас стало двое». Я плюнул на свое сопротивление подкорке и пошел проведать карпа. Он жил в своем замкнутом мире, шаря вокруг немигающими рыбьими глазами, чуя или нет свой скорый конец. Я погрузился в его созерцание, пытаясь выудить из его молчка какую-то свою словесную подсказку. И вдруг мне показалось, что он мне подмигнул. Чтобы покончить с этой чертовщиной, я шлепнул рюмку, другую – и работа наконец зашла, до вечера я из нее не вылезал. А когда вернулся к карпу, собираясь сделать ужин из него, вдруг безотчетно произнес: – Ну что, брат, хорошо тебе? И мне не очень… После чего разделывать его и класть на сковородку моя рука уже не поднялась, и я поужинал чем-то еще. Мало того – в порыве братского участия накрошил ему хлеба и с умилением пронаблюдал и за его трапезой. Поменял ему воду, набросал хлеба на завтра, еще хлобыстнул за его здоровье – и на такой душевной ноте завалился спать. Но когда проснулся на второе уже утро после появления у меня нечаянного друга, крепко задумался. Понятно, что вчерашнее братанье с ним было под лишним градусом – и с этим братом, завладевшим моей ванной, надо что-то делать. Ладно еще – мыться по его милости без мыла под холодным душем, но как стирать носки, рубашки? Не покупать же этой твари, набившейся ко мне в друзья через мое мягкосердечие, личный аквариум!.. И вообще – я просто взял живую рыбу в магазине, чтобы поджарить с аппетитной корочкой, что надо сделать чем скорей, тем лучше: уже два дня этот троянский друг засоряет мне не только ванну, но и голову… Я взял самый большой кухонный нож, наточил его на бруске – но в результате отложил опять на вечер исполнение оправданного в высшей мере приговора… Мне в этот день нужно было съездить в город, и всю дорогу меня грызла дума о карпе: как он там в его узилище? Сидит, как князь Игорь в плену у Кончака – и, может даже, поет на своем рыбьем: «О дайте, дайте мне свободу!..» Но как я мог бы ее дать? Вернуть, откуда взял – где его снова выловят и перепродадут?.. Выпустить в отравленную городскую воду, где он сдохнет?.. Вернувшись домой, я сразу зашел к нему – пощупал, потрепал за жабры: он был в порядке и не противился моей руке, принимая ее, видимо, за дружескую. Не карп, но друг! Но разве друзей едят? Еще как! За обе щеки! Всяких домашних птиц, коров – а чем он лучше? Даже где-то в писании сказано, что убивать немых и хладнокровных – вообще не грех, ибо они дохнут без душевных мук… Но чем больше оправдываешься, тем, значит, больше сомневаешься. Когда дело чисто – оправдания не требуются!.. Однако надо было как-то кончать с этим ложным гуманизмом, сделавшим меня заложником моей еды. И я наконец вынул – ну, не на второй, если уж быть честным, а на четвертый день – моего друга из ванны, рядом с которой вырос ком нестиранных вещей. И, крепко стиснув свои мягкотеолые замашки, положил его на разделочную доску. Он дал по ней хвостом, пытаясь вырваться из рук, с которых ел мой хлеб. Черт знает, что прошло при этом в его головизне – скорей всего ничего осознанного. Ни благодарности за отсрочку его казни, ни возмущения моим предательством нашей призрачной дружбы. Но отсекая ему голову, я все же дрогнул и отвел в последний миг глаза – не в пример тем нашим новым иродам, что гробят пачками двуногих даже, глазом не моргнув. Отчего, дав слабину перед какой-то вовсе рыбой, еще сильно порезал себе палец – и моя кровь смешалась с кровью моей жертвы... Карп вышел под сметаной будь здоров – но после его съедения какой-то не ахти осадок на душе остался. Как вспомню, как он плавал в моей ванне, из последних сил держа, как крейсер Варяг в бухте Чемульпо, свою предсмертную браваду – меня аж пучит изнутри. И какой-то фантомной болью зудит порезанный при его казни палец… Да, надо всегда сразу убивать, не цацкаться – в порядке естества, накрывшего сейчас сплошь нас, меньше этой душевной мути будет.