ЕВРЕЙСКИЕ ШТУЧКИ И РОССИЙСКИЙ СУД – БЕССМЫСЛЕННЫЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ

Когда-то эта дикая история, произошедшая на моих глазах в суде города Рославль Смоленской области, казалась исключением из правил, которое мы скоро изживем. Но через кучу лет, увы, и стало правилом, изживающим все больше нас...       

Слушалось дело с такой фабулой. Часов в шесть утра колесный трактор «Беларусь» выезжал с проселочной дороги на шоссе, по которому со скоростью 80 километров в час мчался «Москвич», где кроме водителя были еще его жена, теща и четырехлетний ребенок. «Москвич» на полной скорости врезался в трактор, отчего водитель и жена получили тяжелые травмы, а теща и ребенок погибли.

Серьезно пострадал и тракторист: несколько месяцев пролежал в больнице с переломом ног и таза. В берцовые кости ему вставили стальные штыри, и он сильно хромал, перемещаясь с помощью какой-то трости, не вязавшейся с его крестьянским видом и рабочим ватником. Он и был обвиняемым, прокурор просил ему 4 года по статье, имевшей потолок в 6 лет. А общественный обвинитель с предприятия, где работал потерпевший – чуть не высшей меры.

В зале суда было много родни и сослуживцев потерпевшего, создававших мощный фоновый настрой против подсудимого. С ним же – только его же возраста, за 50, безмолвная жена и немолодой тоже очкастый адвокат-еврей, вязавшийся с трудягой еще меньше, чем та трость.

Что до судей, физиономии их с самого начала говорили, что дело для них не только вполне ясное, но уже и решенное – именно в том, прокурором заданном, ключе. Внушительная и матерая, при бессловесных заседателях, судья сперва еще с каким-то интересом оглядела зал, с согласным видом выслушала прокурора – и дальше ее глаза как отмерли. Она только механически регулировала ход процесса, обрывая свидетелей, когда те пытались говорить дольше пяти минут.

Еще деталь: с обвиняемого уже успели до суда каким-то образом взыскать за гробы, венки и оркестр на похоронах жертв аварии...

Теперь о сути обвинения, что была довольно спорной – поскольку, с одной стороны, тракторист, выезжая на главную дорогу, конечно, был обязан пропустить идущий по ней транспорт. Но с другой – там стоял ограничитель скорости до 60 километров в час, водитель «Москвича» обязан был следить за обстановкой на дороге и уж ни в коем случае не таранить даже нарушающие что-то трактора. Видно, ни тот, ни другой просто не ожидали в ранний час помехи на дороге, и оба на одну и ту же секунду, оказавшуюся роковой, потеряли бдительность.

Однако был еще нюанс, который сразу и решил все дело именно в ту, а не иную сторону. Тракторист носил очки, близоруким же водить транспорт по закону запрещалось. А значит, тот, кто изначально нарушитель, и во всем последующем становится автоматически виновен. В таком достаточно распространенном в транспортных разборах правиле есть свой резон; другое дело, что по существу должны были отвечать те, кто сажал на трактор мужика. Ему велели: навоз с фермы отвози, – он и возил, раз начальство приказало. Теперь же оно скрылось с глаз долой, а ему, и так уже и здоровьем, и душевно, и деньгами заплатившему за все, еще светил страшный для людей простых и честных срок.

На эту близорукость обвинение больше всего и нажимало. Странно, что и адвокат словно принял те же правила игры: мелочно отбеливая подзащитного по другим малосущественным пунктам, он даже не пытался бороться с обвинением по главному. И вся игра на полусонных глазах судьи словно шла в одни ворота, что так халатно и даже предательски, казалось, бросил без прикрытия защитник.

И вот настал черед прений сторон. Прокурор, дабы не обременяться попусту всей второстепенщиной, упер свою аргументацию в ту как бы уже обоюдно признанную близорукость, в силу которой работяга, значит, и виновен на искомые 4 года.

Судья всем своим пробудившимся к развязке видом давала понять, что срок ее устраивает и что она скорей всего, не мудрствуя лукаво, и положит прокурорскую формулировку в основу приговора. Поэтому общественного обвинителя с его явно непомерной кровожадностью никто уже всерьез не слушал; без большого интереса встретили затем и речь защитника – за это его пораженческое по сути крохоборство.

И он опять не только не стал спорить с обвинителем на главный счет, но чуть не дословно повторил уже затверженный тезис, что если кто-то близорук и сел, страдая близорукостью, за трактор – то и виноват. И когда всем от этого занудного повтора стало уже муторно и тошно, он вдруг совершенно неожиданно обратился к подзащитному:

– Не могли бы вы, с позволения суда, прочесть, что здесь написано, – и раскрыл перед ним какую-то брошюру.

Работяга слегка оторопел от обратившегося к нему всеобщего внимания, уставился в ту книжку и смущенно произнес:

– Без очков плохо вижу, – и стал, волнуясь, шарить заскорузлой рукой по ватнику в их поиске.

– Не волнуйтесь, возьмите мои, – адвокат снял с себя и подал вконец растерявшемуся мужику свои очки. Тот их неловко нацепил – и тут же снял обратно:

– Они мне не подходят.

– Вы хуже видите с ними, чем без них?

– Совсем не вижу.

– Однако это именно очки для близоруких! – Адвокат поднял значительно над головой полученные назад очки. – Но близорукость – у меня, у вас же – дальнозоркость, поэтому вы с ними и не видите!

Тут наконец до всех стала доходить вся суть разыгранного адвокатом трюка, он же эффектным жестом передал очки судье:

– Прошу приобщить к делу результат эксперимента, проведенного в судебном заседании.

И дальше его речь, освободясь от прежней маскировочной халатности, явила уже весь надлежащий пафос и разнесла все обвинительное построение на куски. Вождение трактора по закону воспрещено лишь близоруким, но никак не дальнозорким, а значит, в этой части его клиент исходно не виновен. А так как все иные обвинения в ходе судебного процесса от него отведены, он должен быть оправдан вчистую – а по незаконно понесенным им издержками еще будет вчинен соответствующий иск.

Казалось, хитроумный адвокат убрал на свой блестящий номер всех: даже прокурор, протокольной внешности старик, всей миной своего лица признал свой недогляд и проигрыш. Только судья, как бы одураченная заодно со всеми и вынужденная теперь менять уже сложившийся в ее могучей головизне приговор, пришла в заметное и невооруженным глазом недовольство. Зато на лице работяги отразилось какое-то невольное движение надежды.

Но зря он обнадежился. Уж очень, видимо, эти еврейские штучки не понравились судье. И дабы, значит, и впредь никому неповадно было морочить суд и мудрствовать лукаво, она, вернувшись с совещания, суровым тоном объявила доводы защиты неубедительными. И вместо четырех лет, просимых прокурором, впаяла бедолаге-работяге потолок – все шесть.