ДРУГ ЛИ НАМ ПЛАТОН – И ЧТО ТАМ У НЕГО НА ЗАДНЕМ ПЛАНЕ?

Многие, наверное, слышали об одном из главных сочинений древнегреческого философа Платона под названием «Государство», но едва ли кто из нынешних читателей его читал. А в этом труде, где в форме беседы Сократа с его учениками обсуждается проект идеального государства, масса самых любопытных перекличек с нашим днем.

По мнению Платона, вложенного в уста его учителя Сократа, все тогдашние типы правления, числом четыре, были нехороши. Первый – тимократия, «власть честолюбцев», самый архаичный, но и самый еще сносный. При нем правители пользуются общим почетом, воины не думают о куске хлеба и не должны добывать его кривым мечом в свободное от войн время. В ходу общие трапезы, постоянные упражнения в военном деле и гимнастике – но страсть к стяжательству уже не дремлет. «Властители тайно начинают собирать золото и серебро и хранить в своих жилищах. И при пагубном участии их жен меняют скромный образ жизни на роскошный», – пишет Платон.

Так наступает олигархия – господство богачей, закрепленное имущественным цензом на участие во власти. Но когда корабль ведет не тот, кто лучше всех это умеет, а у кого толще кошелек, добра не жди. Богачи, защищенные военной силой – это, по Платону, двуногие трутни, злодеи и святотатцы. Во время войны они еще больше, чем неприятеля, боятся раздать оружие толпе, ибо та их ненавидит. При олигархии каждый человек имеет право распродать все свое имущество, после чего становится не только бесполезным, но и опасным для общества. Такое государство неизбежно заболевает, начинает по ничтожным поводам воевать само с собой, причем одни тогда ищут помощи у одних иностранных владык, другие – у других.

Неразрешимый внутренний конфликт приводит олигархию к еще худшей форме – демократии, формально представляющей власть всех граждан. Но на деле разница меж богатыми и бедными лишь возрастает, тяга к роскоши загоняет людей в лапы ростовщиков, толкает на любые преступления, и все еще больше ненавидят всех.

«Многие, подобно женщинам и детям, любующимся всем пестрым, решат, что демократия лучше всего». Но при ней «не обязательно воевать, когда воюют другие… При таком строе люди, приговоренные к смерти или к изгнанию, продолжают вращаться в обществе: разгуливает такой человек прямо как полубог… Демократия не озабочена тем, от каких занятий человек приходит к государственной деятельности, лишь бы выказывал свое расположение к толпе».

Мораль вконец падает, воцаряет убеждение, «что умеренность и порядок в расходовании средств – это деревенское невежество и черта низменная. Наглость называют просвещенностью, разнузданность – свободой, бесстыдство – мужеством. Самые ядовитые из трутней произносят речи и действуют, а остальные усаживаются к помосту, жужжат и не допускают, чтобы кто-то говорил иначе».

Ненависть бедных к богатым приводит в итоге к народному восстанию. Если побеждают бедняки, часть богачей они уничтожают, другую изгоняют. И устанавливается самый худший строй – тирания, власть одного. Поскольку все, что делается слишком, через край, затем в виде возмездия ударяется в свою противоположность, и избыток свободы оборачивается полным рабством.

«Сначала тиран улыбается всем, а о себе говорит, что он не тиран. Дает много обещаний, сулит освободить всех от долгов, раздает землю народу и своим приближенным». Но скоро все это кончается плачевно:

«Говорят, что кто отведал человеческих внутренностей, мелко нарезанных с мясом жертвенных животных, станет волком. Разве тиран, имея в руках послушную толпу, воздержится от крови соплеменников? Напротив, он станет привлекать их к суду по несправедливым обвинениям, смаковать убийство родичей. Тиран враждебен всем и строит против всех козни. Чем больше он ненавистен гражданам, тем больше ему требуется верных телохранителей. Он должен обитать вместе с этой толпой негодяев, либо проститься с жизнью…»

Со времени Платона минуло уже 24 века, но разве мы не узнаем себя в его предельно резких описаниях? При жизни он ходил по краю, рискуя повторить участь казненного за «словесный терроризм» Сократа – да и сейчас хоть привлекай его «за разжигание», во всяком случае в наш телевизор он бы точно не попал!

Но его помыслы об идеальном государстве уже довольно фантастичны – хотя он, в отличие от наших болтунов, и впрямь пытался на отшибе метрополии сделать свою сказку былью. И я хочу извлечь оттуда только одну линию, по части «страсти нежной», когда-то казавшуюся мне совсем бредовой – но нынче мы все более впадаем в этот бред.

По мысли Платона мощь и безопасность государства вырастут, если к его защите привлекать не только мужчин, но и женщин. Через две с лишним тысячи лет это успешно принято в Израиле; правда, Платон идет и дальше: дети и жены должны быть общими – до чего нигде все же еще не дожили. Но вот что еще дальше говорится у него:

«Чтобы женщина стала стражем, обучение ее не должно быть иным, чем у мужчин. Обнаженные женщины будут упражняться в палестрах вместе с мужчинами, так как удобнее упражняться без одежды… А кто из мужчин станет смеяться при виде обнаженных женщин, которые ради высокой цели в таком виде будут заниматься гимнастикой, тот сам, должно быть, не знает, над чем смеется…»

Но почему он полагал, что нагая женщина способна вызвать только смех? В другом месте у него встречается еще такая фраза: «В походе никто не должен отвечать отказом, если воин захочет кого-то поцеловать – ведь если он влюбится в юношу или в женщину, это придаст ему больше радости для совершения подвигов». Женщина тут словно не только по порядку, но и по смыслу отодвинута на второе место – и наконец все расставляет по местам такой пассаж:

«Знатоку любовных дел не годится забывать, что влюбчивого человека поражают и возбуждают все в цветущем возрасте… Разве не так относитесь вы к красавцам? Одного вы называете приятным за то, что он курносый, и захваливаете его; у другого нос с горбинкой – значит, в нем есть что-то царственное; а у кого нос средней величины, отличается соразмерностью. У чернявых – мужественная внешность, белокурые – дети богов. Что касается «медвяно-желтых» – думаешь ли ты, что это выражение сочинил кто-то иной, кроме влюбленного настолько нежно, что его не отталкивает даже бледность, лишь бы юноша был в цветущем возрасте?»

Вот тебе и Платон с его вошедшей в поговорку платонической любовью! Тут уже просится на ум другое выражение: Федот, да не тот! В своем огромном сочинении он не нашел для женщин ничего кроме смеха над их голыми телами, а для мальцов – такая буйная палитра! Но как раз в этом он для нас теперь все больше тот; и к его идеальному государству мы подошли разве по этой дурной линии, все более довлеющей в наших верхах.

Но этот разгул мысли, утонувший во всяких извращениях, и подвел Древнюю Грецию под ее исторический конец. Вперед вышел Древний Рим, где вместо пленительных мыслителей вроде Сократа, Платона, Аристотеля эмблемой стал юноша Муций Сцевола, сжегший свою руку на глазах врагов для доказательства любви к Отчизне. Но и у доблестных римлян за несколько веков их мирового лидерства завелись свои тараканы в голове, сожравшие их могущество – а там и само государство.

Точно так же и наша держава в свое время поднялась над целым миром, став вершительницей его судеб – подобно Греции и Риму в их звездные часы. Но и нас в итоге поразили эти тараканы и пороки, известные еще тысячелетия тому назад… Мы еще не совсем пропали, даже стали лучше жить – как римляне при Нероне и Коммоде, пошедшие растрачивать все завоеванное Цезарем и ухнувшие напоследок во все скотские грехи. Думаем, что нам-то это с рук сойдет; это каких-то древних греков с их заглянувшим за века Платоном постигла лютая расплата – а нас, не видящих и завтрашнего дня, минует! Дескать мы не читаем больше книг – и одним этим нечитанием спасемся от описанных в них пагуб!

Еще мы впали в такой идиотизм: на чем свет клясть за некие перегибы наше вчерашнее величие – чего не делают ни нынешние греки, ни итальянцы, ни египтяне. Наоборот, из кожи вон гордятся их звездным прошлым, в котором этих перегибов была тьма, а победоносные вожди отличались чаще всего крайней жестокостью.  

Взять хоть того же Цезаря, очень походившего на нашего Сталина цепким хозяйственным умом, зверской памятью, беспощадностью к врагам и ловким политическим расчетом. Сближают их даже неудачи в личной жизни: самоубийство жены Сталина – такой же нож в спину, как скандал с женой Цезаря, к которой ходил в женских одеждах любовник. В армии Цезарь применял децимацию – казнь каждого десятого воина за провинность всей когорты или легиона, еще охотней казнил политических противников. Но никому не придет в голову сказать: римский народ побеждал в Галльской войне не благодаря, а вопреки тирану Цезарю, которой только и нарушал на каждом шагу права человека… А нам по части нашего победоносного вождя приходит!

Нам бы извлечь полезный опыт из своей истории – но мы, как дети на папиной машине, только хотим на ней так накататься, чтобы не собрать потом костей! Дурачье дело нехитрое: вобрать все допотопные пороки, включая эту платоническую, шиворот навыворот, любовь не к Родине, а к мальчиковым задницам – много ума не надо.

Сорняк растет сам – только перестань его косить. А добрый злак надо растить, в том числе и путем выкашивания сорняка. Но мы выкосили свое образование и трудолюбие – и даже маленький Израиль, взявший из Платона полезное ему зерно, смеясь над нами, побивает нас!

Так друг нам Платон или не друг? Он обладал великой широтой и мужеством, всю жизнь славил своего казненного учителя Сократа, вложив в свое «Государство» такой отчаянный идеализм: «В идеальном государстве философам дают не чашу с ядом, а бразды правления!» И всю дрянь человеческого рода тоже принял на свою большую грудь. Судить его уже неинтересно – интересно, что мы вынесем из его поныне актуального наследия, включившего в себя все свойственные человеку переборы.

За нами выбор: опуститься до его поганого греха – или подняться до его пронзающей тысячелетия истины. Или просто забыть его и не читать: мол пусть читают книги дураки, а мы – сами с усами, крепки своим умом! Вот только эта крепость что-то, под натиском не столько внешних сил, сколько проевших ее насквозь пороков, тает на глазах!