ЧТО ДЕЛАТЬ С АМБОЙ НАШЕЙ МЕДИЦИНЫ И НЕ ТОЛЬКО?

Отчаянный развал родной медицины многим уже бросается в глаза:

«Сосед кряхтит: надорвал спину на даче. Спрашиваю, почему не идет в больницу, отвечает: «Там добьют». Знакомая пьет обезболивающее, но к стоматологам не обращается. Причина – смерть сестры, иностранный врач вколол ей анестетик-дженерик, вызвавший аллергию. Попытки доказать вину эскулапа-мигранта обернулись потоком отписок и истечением срока давности... Из здравоохранения бегут толковые специалисты. Хоть куда – лишь бы не работать с жадным начальством и ордами мигрантов. Бегут из-за хамского обращения, низкой зарплаты, физического и психического износа, их места занимают те, кто готов истреблять «балласт» – пенсионеров».

Попав несколько лет назад с инсультом в шикарную московскую больницу, я воочию узрел случившийся с врачами капитальный перелом. В моей советской молодости я загремел однажды чуть живой из-за абсцесса в горле в скромную больничку на Можайском шоссе в районе Кунцево. Там меня принял, оглядел, ощупал и обнюхал могучий врач, сказавший, что абсцесс мой надо резать, но его правило – до последнего к резне не прибегать. Он чуть не со скальпелем в руках сидел рядом со мной, когда меня кололи чем-то и питали через капельницу, готовый в любую секунду вмешаться в процесс. Я же уверовал в него безоговорочно: скажи он, трахнись головой об стенку, тебе это поможет – так бы и сделал. И в этой мобилизующей организм вере была тоже изрядная доля его успеха, вернувшего мне через неделю все здоровье безо всякой операции.

И вот сегодняшняя клиника: заоблачно дорогое оборудование и полное, на грани презрения, равнодушие врачей к пациентам. Мельком осмотрев, меня там сразу кинули под какие-то гигантские приборы, а потом на сутки в реанимацию, где я чуть не сдох от бессонницы из-за какой-то пикалки над ухом, которую сестра отказалась выключать: «Ты что, спать суда пришел?» – «А что я сюда пришел?» – «Болеть. Вот и болей!» Еле-еле я умолил на другой день врача перевести меня в палату из той смертельной реанимации, куда вошел своими ногам, а выйти на них уже не мог – вывезли на каталке.

И дальше при каждодневном обходе завотделения смотрела лишь мельком на меня, вычитывая что-то в папке документов, выданных ей на мой счет приборами. Я для нее был ноль, эти же бумажки, на основании которых она выписала мне на росстянях кучу дико дорогих лекарств – всё. И дома я стал медленно, но верно умирать – и точно сдох бы, если бы дотошная знакомая не убедила меня отказаться от тех убийственных средств, без которых за месяц я поправился и снова стал бегать по утрам свои 3 км.

Но как так может быть? На черта тогда нашим клиника все это дико дорогое оборудование, напоминающее с виду камеры для тренировки космонавтов? Для распилов и откатов исключительно?

Все дело в том, что изменился в корне сам подход. Если прежде он был – всеми силами помочь, то стал – отбыть номер, спрятаться за рекомендации и руководства, чтобы ни за что не отвечать. Еще лет 20 назад, когда я водил дочку в детскую поликлинику, с ней там возились от души, давали мне дельные советы, помогшие вырастить ее здоровой. А сегодня, когда уже она в ту же поликлинику водит мою внучку, отношение другое в корне: вам лекарства прописали, что вы еще от нас хотите? Все по инструкции, не помогает – идите в платную, здесь с вами возиться никто не будет. Но и в платных лечебницах не лучше: там гонятся не за здоровьем деток, а за выручкой, которую делает именно болезнь.

И что со всем этим делать – от страшной мигрантизации нашего здравоохранения до превращения пациентов в какую-то докторскую колбасу, с которой разговор короткий: под нож да с глаз долой? Я думаю, что дело тут не в медицине даже, где лишь во весь рост выпер основной мотив дня, закамуфлированный под всякой ходульной патриотикой и показными скрепами: «Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня!» (Великолепный старый фильм «Последний дюйм»). Вот это и завладело сердцами, а все остальное – дикая сверхсмертность, нищета учителей и медработников, да и всех прочих в «мирной жизни» по сравнению с рубящимися в СВО – лишь следствия того.

А вся причина, на мой взгляд – утрата общей веры во что-то шире собственного пиджака и важней личного пупка – откуда и упадок в этот самопохоронный эгоизм. Вера в коммунизм рухнула под обломками партийного вранья, в Бога – под сервильными, охочими до всякой позолоты и мамоны батюшками, в рынок и демократию – под путинскими олигархами и выборами вновь из одного. И словно последняя надежда на тот идеал, без коего все дохнет – наведение порядка и справедливости на стороне, «до последнего хохла», ради великой, в духе «можем повторить» победы нашей.

Какой-то подъем в истосковавшихся по сверхпупочному сердцах в итоге, безусловно, произошел. Но жуткая попутная волна политических доносов, бешеная ненависть друг к другу: «либерасты, ципсошники, путиноиды, кремлеботы, жечь на кострах, топить, травить», – все это показало, что курс, не облагораживающий, а озверяющий донельзя человека – взят явно не туда.

А куда надо? Чтобы доктора стали не гробить, а лечить, а наши необъятные просторы не зарастали убийственным борщевиком Сосновского, под которым уже гектаров чуть не больше, чем под пашней? Да хоть ему же и объявить настоящую, без всяких лицемерных околичностей войну! Или вместо того, чтобы оплевывать истошно Запад – начать строить свои самолеты не хуже Боингов и Эйрбасов. Не как сегодня, на словах, по принципу «прокукарекали – и хоть не рассветай», лишь бы себе под это дело на новую виллу, любовницу и личный джет накрасть. А всерьез, как строили Туполев, Илюшин, Яковлев, Антонов, тем задавая всем полета своего – или как одержимый Витте в свое время приохотил всю Россию вести тот Транссиб, что в итоге и спас ее от распада и порабощения врагом...

Как только соблазнить подобным помешавшуюся на своей пупочной грыже власть и порабощенный ей вконец народ?