БЕС ДОНОСА. Александр Росляков. Писатель, журналист



БЕС ДОНОСА К поступлению в математическую школу Егор готовился основательно: окончил на отлично, хоть и не без помощи всяких общественных нагрузок, 8 классов, все вызубрил – и сдал, отчаянно пыхтя, экзамены. После чего душевно воспарил, поскольку кроме всех практических надежд как поступление потом в престижный ВУЗ с верной карьерой следом – было и еще нечто. Всю школьную пору он чувствовал себя словно каким-то отверженным, изгоем с задней парты – но почему? Рост средний; не красавец, но и не урод; не отличник, но твердый «хорошист»; не вор, не лжец – а на душе тоска, ощущение, что лишний, никому не нужный; может, от избытка этой вот души? Или нехватки ее у других? И в восьмом классе, прознав откуда-то, что по соседству есть математическая школа, где учатся одни красавцы и красавицы – он загорелся: поступить туда и через это воспарить. И – поступил! Теперь и он – красавец! Новые друзья, интересы, сказочный Сезам, открытый его собственным стараньем и талантом, куда он не вошел 1 сентября – а влетел на крыльях своей золотой мечты. Но дальше все посыпалось там так, что хоть ложись и вой... В первый же день всех ошарашил рослый парень по фамилии Загорный, пришедший под явной мухой и задрыхший на последней парте. Егор поморщился от него, как от какой-то нечистоты – но дальше вокруг этого чудилы и стали все крутиться, даже самые симпатичные девчонки. Парни быстро перезнакомились на переменах, и этот Загорный оказался самым редким из всех и потому всем интересным фруктом. Поступил сюда, как оказалось, потому что его выперли за двойки и загулы со старшими ребятами из прошлой школы – сдав экзамены без всякой подготовки, на одном везении и наглости. А пришел под мухой, потому что накануне отмечал отъезд родителей в отпуск на море... Влюбил в себя училку по литературе, написав сочинение в смешных стихах – и обозлил математичку, не поверив ее доказательствам известной формулы. Еще играл здорово классику на фоно, сводя тем с ума девчонок и наводя смех в классе, когда его дружки говорили, что он поехал к матери в больницу, а из музыкального класса сверху несся его бой по клавишам... В общем ни то ни се, много шуму из ничего – как сразу определил его про себя Егор. Но в том-то и засела вся беда, что этот пустозвон каким-то неисповедимым притяжением к себе оголил все пространство вокруг Егора, который в компанию к нему не полез, но и вокруг себя, наперекор ему, сплоить свою не смог. И все мечты его с ужасным треском разлетелись в прах. На задней парте сидел теперь физически Загорный, а морально – оставался он: от самой капитально перемены всех мест внешних – не изменилось в сути ничего. Но это б еще полбеды. Тем паче Егор понимал, что во многом сам себя загнал в изгои и ничто не мешало ему выйти из той внутренний блокады и присоединиться так или иначе к остальным, скоро разбившимся по разным своим интересам и отхлынувшим от одиночного сутью Загорного. Но дальше с ним случился настоящий ужас: первая любовь. В классе была бойкая девчонка по имени Юдифь – кругленькая, с совсем уже недетской прелестью всех форм. И когда однажды Егор собрал вокруг себя полкласса каким-то необычным решением математической задачи, и Юдифь тронула его сзади своей жаркой грудью – он чуть не спекся от того. Это прикосновение жгло его дни и ночи; та же, словно чтобы довести этот кошмар до края, втюрилась в Загорного: так и старалась оказаться рядом с ним, о чем-то его спросить или попросить... А этот гад скоро сам втрескался в самую невзрачную девчонку в классе, уж не пойми чем покорившую его – разве тем, что тоже бренчала на фоно и лучше всех в классе владела английским. И у них очень скоро все срослось – к изумлению всех окружающих: красавец Загорный, вгонявший на школьных вечерах своим роялем в трепет весь актовый зал – что он нашел в этой заваляшке, которой стал таскать портфель и с кем за школой целоваться? Развеселая прежде Юдифь от этого страдала нескрываемо, а Егор – так, что хоть ложись и помирай. И это невыносимое, сводящее с ума отчаянье толкнуло его на такой спонтанный шаг: ненавидевшей Загорного математичке, классной руководительнице, он написал горький донос – без подписи и всякой логики. Что краса класса связался с замухрышкой, не стоящей его ногтя – и долг педагогов эту похабщину с поцелуями взасос наглых любовников прекратить во что бы то ни стало. Вызвали родителей обоих, в кабинете директора грянул бешеный, до дрожи стен, скандал, в итоге замухрышку перевели сразу в другую школу, а Загорный после 9 класса тоже ушел куда-то. Каким-то образом скоро известно стало, и кто донес, и тогда Юдифь вместо спасибо плюнула ему в лицо, а Загорский угостил пощечиной, ответить на которую не поднялась писавшая донос рука... Но вот в чем диво: тот кошмар, что его мучил из-за безнадежных чувств к Юдифи, вдруг как-то раз – и рассосался. Да, на душе еще довольно долго оставалось гадко, но, главное – ушла та прежняя тощища, с которой не хотелось жить... Только в итоге Загорный не исчез совсем из жизни Егора, тень заклятого врага продолжила стоять над ним и дальше, мешая так или иначе жить. Он сам после школы поступил в МАИ, потом устроился проторенным путем в КБ, стал медленно расти по службе, женился без любви, родил, вдобавок к родительской квартире поимел казенную летнюю дачку... И жизнь стала помалу укладываться в утешительное для подобных ему качество «как все». Но все это порушил беспощадно 91-й год, крах СССР, а с тем и крах авиапрома, где зарплаты стали меньше, чем доходы попрошаек у метро. Егор с надеждой как-то хоть наладить свою жизнь в новой стране, где каждый уже за себя, а бог и власть еще и против всех, ушел в коммерцию, но потерялся там; с женой, нашедшей себе побогаче мужика, развелся, потом женился ненадолго на алкоголичке – и личная жизнь его ушла в итоге вся коту под хвост. В 2000-е годы он хоть поднялся кое-как в коммерции, в десятые держался со всех сил, но в двадцатые опять поехал вниз. И остался один-одинешенек: сын, без любви рожденный, вырос в дрянь, подсел на наркоту, и больше никого из близких душ при нем не появилось... А Загорный, о ком не слышно было долго ничего, так как на встречи одноклассников он не ходил, всплыл в финале Перестройки бойким журналистом-критиканом в Комсомолке, «Огоньке» и прочей драчливой прессе. Ну где ж ему еще было и всплыть! Но как-то чувствовалось, что даже тут он не в своей тарелке: каким в школе был самовлюбленным эгоистом, таким и остался. Такие-то Союз, где егоровой масти хоть и не светило хватать звезд с небес, но можно было по-людски хоть как-то жить – и развалили их вечно недовольным всем вытьем, во всяком случае Егор так полагал. И каким-то хоть утешением для него стало, что Загорный, ставший быстро писать и против Ельцинской оравы, как раньше против партноменклатурной, и на пиру поганых демократов остался без их ложки... Потом он написал и вовсе непотребное про Сталина, что тот был не зачинщиком, а жертвой своего террора, развязанного на потребу жаждавшим крови окруженцам – и пойди против них, его бы самого сожрали. Тогда развернулась целая пресс-кампания под кличем «Раздавите проклятую гадину Загорного!» – после чего на пару лет он вообще пропал из прессы... Но уже в 2000-е явился Интернет, а диктат ельцинистов-демократов, в чьих лютых врагах оказался Загорный, сам же все делавший для их прихода – поослаб. И враг Егора вновь стал мелькать на всяких совершенно бесцензурных сперва сайтах, на Фейсбуке и в прочих соцсетях. Откуда про него всплыло, что тоже был не раз женат, имел пару детей и жил на черт знает какой при его вздорной сущности доход. Но – жил и, судя по его драчливым, как и раньше, без оглядки на хоть что писаниям, горя настоящего не знал. А должен был, по всем понятиям Егора, наконец начать нести за свое зло какое-то хоть наказание, надежда на что после утраты всех других надежд не слабла в нем, лишь крепла... И наконец пьяняще прилила к самому сердцу после начала СВО. Понятно, что Загорный выступил во все свое воронье горло против этой операции, прекрасной уже тем, что повела под ампутацию подобных ему горлопанов, разрушителей всего. Но тут его закрайняя гордыня с фрондой ко всем прочим и сыграла, к величайшему огорчению Егора, неожиданно спасительную роль. Хватать и сажать стали всяких лидеров, застрельщиков с каким-то хоть числом пособников, а этот вечный одиночка, ошивавшийся в чуть не повально заблокированных вражьих соцсетях, словно не нужен был кроме Егора никому. Но ведь должна ж была существовать какая-то хоть справедливость на земле! Где это «мне возмездие – и аз воздам»? Мерзавец поломал ему жизнь с самого начала, сделав этим презренным доносчиком – и дальше тоже только все ломал, борясь против партократов, демократов и патриотов за свою вздорную, никому не нужную правду, еще и влекшую, как почему-то был уверен он, детей к наркотику. И за все это – как с гуся вода! С каких-то пор это не просто стало мучить мысленно Егора, но прямо как в детстве загонять гвоздь в сердце, душить какой-то бешено липучей жабой... И все спасение от этой жути принеслось из детства же, из памяти об обретенном в нем чудесном избавлении от схожего несчастья... Только за жизнь Егор стал не в пример тогдашнему себе умней и основательней куда как. И не поря горячку, перо-наперво собрал в Сети сотни две ссылок на самые зловредные статьи Загорного, сделал оттуда выписку самых злобных цитат. Снабдил это хорошим, найденным в Сети ж, доносным текстом, что будет добиваться справедливости, пока та не восторжествует – с толстым намеком, что те, кто не примут к врагу меры, сами себя запишут в эти же враги. Наученный опять же детским опытом, придумал ловкий ход, как выслать это куда надо так, чтобы отправителя было нипочем не уличить – и, затая дыхание, давай, как встарь явления Юдифи в классе, ждать. Листая по три раза на день нужную страницу в Интернете – и даже заходя нет-нет и среди ночи на нее. И, может быть, впервые в жизни ощутил настоящее, кровное, какого не было ни с сыном, ни с женой, родство со своим не больно добрым прежде государством – когда недели две спустя увидел то, чего на всю свою безумную катушку эти дни и ночи ждал. Короткий текст об обыске в доме Загорного и задержании его за экстремизм, дискредитацию и фейки по статьям УК. Можно не сомневаться было, что и суд не подведет, влепит весь десятерик, не меньше, как завелось при патриотах по таким делам... И жизнь бедняги, пусть на излете даже, после всех бед и напастей оскорбительной судьбы, им вынесенных, можно сказать, удалась.