ПОХОРОННЫЙ ШУТ

Смешное в жизни приключается подчас в самых неподходящих ситуациях. Например на похоронах.

Покойника привозят в крематорий, вокруг стоят родные, близкие, ждут скорбно своей очереди. Тут подъезжает новая процессия – и почему-то занимает место впереди. Тогда один из первых сдержанным, по обстановке, тоном говорит вторым: «Послушайте, вы все-таки, наверное, за нами будете». В ответ на что звучит: «Здесь не живая очередь!» И кто-то от нечаянного каламбура уже не может совладать со смехом – но такова жизнь!

Со мной в институте учился хохол Ярослав, по-братски – Ярик, писал стихи, но больше прославился как раз в этом похоронном жанре. Хотя и стихи его были недурны, мог бы писать и лучше – если бы, может, пил чуть меньше. Я даже помню до сих пор какие-то его довольно яркие фрагменты вроде: «Превозмогая тошноту и дрожь, поет и плачет сердце человечье!» Или:

Кой черт блюсти библейскую мораль,

по-новому оправленную в кодекс!

Душа в кабак приехала на отдых,

вот только денег мало – это жаль…

Был у него еще закадычный друг по общежитию, на пару с ним они и спелись в эдакую зондер-команду.

Все люди на земле рано или поздно умирают, после чего их как-то надо хоронить. Умирали время от времени и наши преподаватели и их близкие – но у людей интеллигентных как правило достаточной родни для совершения тяжелого похоронного обряда нет. Тот же гроб нести – им часто это было просто не под силу. Тогда и возникала оперативная нужда в таких, как Ярик с его другом, добровольцах.

Ну а по христианскому обычаю после похорон всех зовут к поминальному столу – ради чего друзья, вечно безденежные и голодные, охотно подставляли под гробы свои отзывчивые плечи. И все зачеты и экзамены преподаватели им тоже, памятуя о судьбе, на всякий случай без запинки ставили.

И как-то помирает отец одной нашей преподавательницы. Ребята, уже знающие лучше всех, куда идти, как ставить гроб, свою задачу отработали – и едут дальше на застолье. Ярик еще до стола хватил на кухне водки – кто ж ему откажет! – и за столом ни один тост не пропустил. В итоге налакался так, что тоже нестерпимо захотел что-то сказать, ощущая себя отнюдь не последней пешкой в этом деле. Встал, уронив свой стул, налил себе самый большой фужер – и выдал такую памятную речь:

– Покойного я не имел чести знать, но знаю как свои пять пальцев его дочь – отличнейшая женщина! А как гласит русская поговорка, яблоко от яблони недалеко падает! Поэтому искренне рад проводить в последний путь виновника сегодняшнего торжества!

Он высосал фужер до дна – и в доказательство своих искренних чувств по-гусарски хлопнул его об пол. «Мой фамильный хрусталь!» – прошептала жалобно хозяйка. Но Ярик ее расслышал; опираясь на поваленный им стул, поднял осколок, рассмотрел его на свет и утешительно сказал:

– Стякло!

После чего заботливо был выведен в прихожую и в сопровождении дружка, снабженного деньгами на такси, отправлен восвояси.

Такие штуки он, уже слегка избалованный своей незаменимостью, откалывал то и дело – и все ему, в силу хождения под Богом всех, прощалось. Но настоящим его шедевром стали похороны отца профессора Могилевского. Дело было на известном Переделкинском кладбище, где похоронен Пастернак и где потомственные интеллигенты Могилевские имели свой наследственный участок.

День был осенний, холодный и дождливый – самая скверная, да еще на расположенном по косогору кладбище, работка. Ярик поэтому махнул стакан, да еще, видно, не один, на самой ранней стадии мероприятия – но на ногах еще держался молодцом. Первым, когда сошли с автобуса, впрягся в гроб и свою часть пути проделал без запинки – как раненный смертельно летчик дотягивает до аэродрома и там лишь отдает концы.

Примерно то же самое произошло и с ним. Когда его под гробом подменили, все управление в нем резко отказало. А подле тропинки, по которой шли, как на беду была отрытая кому-то еще яма. Ярик поскользнулся на размякшей глине, замахал крыльями как подбитый самолет – и с громким криком «Бля!» улетел на дно чужой могилы.

Все остановились, поставили на глину гроб и сгрудились над ямой, аккурат два метра глубины. Ярик, вконец утративший все рычаги, лежит на дне, сам встать не может. И дотянуться до него не удается тоже никому. Выход один: просить помощи у местных работяг.

А те – народ отзывчивый. И говорят: «Вопрос – говно! Сколько заплатите?» – «А сколько надо?» И гробокопы, глянув вскользь на обложное небо, заломили столько, что у просителей глаза на лоб: «Побойтесь Бога!» – «А мы давно в аду, и черта тоже не боимся!» Начался самый неловкий торг; в итоге сам профессор Могилевский, видя, что деваться некуда, вывернул свои карманы и лихоимцам заплатил.

Те вынули свои веревки, один сполз в яму, подвязал Ярика под мышки – и его в два счета вытянули на гора.

Вновь взяли вымазанный глиной гроб, до места донесли, поставили на специальный поставец. И когда все вереницей двинули отдать уже изрядно вымокшему телу прощальный взгляд или поклон – является откуда-то обратно Ярик. И водкой от него уже до неприличия разит.

Встает он тоже в вереницу, подходит к гробу, наклоняется, схватившись за его борта, и целует старика-покойника прямо в расквашенные дождем губы. Отчего всех поневоле передергивает: все-таки редко кто восходит до такого изъявления прощальных чувств, в особенности к старикам.

Длится этот поцелуй миг, другой, третий… Десять секунд, двадцать, тридцать – Ярик все не отрывается. Дождь уже льется всем за ворот, заставляя содрогаться еще больше. И никто не знает, как быть в такой неординарной ситуации. Что это – пьяный эксцесс, или высший проблеск духа? Надо алкаша немедленно от гроба оттащить – или, напротив, заблагоговеть перед его экстатическим порывом?

И тут до всех доносится, сквозь тилибуньканье дождя, негромкое похрапывание, исходящее от гроба. Поскольку Ярик просто, притулясь к покойнику, задрых без задних ног – и, может даже, еще при этом видит какие-то экстатические сны…

Но досмотреть их ему уже не дали, оттащили в сторону, гроб поскорей забили и зарыли. И когда шли назад к автобусу, уже его, мертвецки пьяного, тащили как покойника.

Надолго Могилевским эти похороны с Яриком запомнились! Но и потом на эти похоронные мероприятия его, как своего рода неизбежность, приглашали.