НОЧНАЯ КРАСАВИЦА. Совершенство – это я!

У меня на столе в стакане для карандашей стоял цветок – фиалка, ночная красавица. Была глубокая ночь, и фиалка сильно, как соловей поет, пахла. Это было ее свойство, и справлялась она с ним великолепно. Она пахла так выразительно, так внятно, что казалось, вот-вот – и заговорит человеческим языком. Ведь ночь – удивительное время, когда возможны такие вещи, которым нипочем не пришло бы в голову случиться среди бела дня… А я лежал с открытыми, натруженными ночной темнотой глазами и думал. Это мое занятие, но справлялся я с ним куда хуже, чем маленький лесной цветок со своим. Вот об этом я и думал – странным ночным образом сравнивая себя с тонконогой красоткой, которая знала прекрасно одно – благоухать и которую мои серьезные друзья, вероятно, сочли бы за такую ограниченность не слишком умной.

– Ну и сами они в таком случае не слишком умны!

Я даже не удивился, услышав ее голос, ничуть. Просто я, наверное, нечаянно проговорил последнюю мысль вслух – а от ее столь, повторяю, красноречивого благоухания до речи был лишь шаг: что ж удивительного, что она в такое всевозможное время его сделала?

– А вы, я вижу, с характером!

– Не сомневаюсь, – между тем продолжала, не обращая на мои слова внимания, она – что ваши драгоценные приятели просто ничего не понимают в красоте.

– Зато они, может, понимают в доброте, – сказал я и тут же поневоле осекся. – Простите, а вам не больно, что я сорвал вас там, в лесу?

– Ну да, конечно, вот она, вся ваша доброта! Сначала сделать что-то такое, а потом: «Вам не больно? Я вас нечаянно не покалечил? Не показниться ль мне теперь по этому поводу?» Впрочем обо мне можете не переживать. Я не собиралась жить вечно, и вы у меня ничего не отняли. Ведь мы живем для красоты, и не так страшно отдать жизнь за удовольствие слегка покрасоваться перед кем-то… Терпеть только не могу, когда нас рвут этими дурацкими букетами. Мало того, что так можно вырвать всех, просто не понимаю такого пошлого вкуса! Все равно что надушиться десятью духами, нацепить десять нарядов сразу! Разве я сама по себе недостаточно хороша?

– Да, ты красивая, это правда. Тобой одной не наскучит любоваться. Как только тебе это удается?

– Так же, как вашим женщинам: каждая создает себя сама. Только у нас для этого больше фантазии и красок. Одной белой – сто разных оттенков, а всех вместе и не счесть! Можно, конечно, ограничиться самым простым: яркий желтый или яркий голубой – толстым шмелям это страсть как нравится! Есть даже такие, кто вовсе не желает расточаться на наряд. Эта домовитая земляника – у нее и цветок как домашний фартучек, зато какой плод! Твои благоразумные друзья наверняка обожают землянику!

– Откуда ты их знаешь? Они, может, тоже в глубине души любят красоту, но она не всем отвечает взаимностью. Согласись, красота в самом деле не слишком умна. Если у кого-то от природы большой нос, это же еще не значит все для человека! Но красивые девушки уже не смотрят на него, они предпочитают тех, кто привлекательней снаружи, пусть даже внутри совсем пусто!

– Зачем же тогда он предпочитает их? Впрочем, боюсь, у вас с этим как-то слишком сложно: в глубине души, снаружи – так где именно?.. Но большой нос – это действительно, наверное, очень печально. Стоило ль тогда так усложняться, чтобы… остаться с носом? У нас таких досадных промашек не бывает никогда. Каждый цветет так, как ему нравится, и это всегда, во всяком случае для своего замысла, выходит превосходно.

– Но это же… так коротко, так мало! Всего какая-то неделя, две – и все!

– О нет, ты ошибаешься, нисколько! Неделя, год, столетие – какая разница? Жизнь не длинна и не коротка, она – мгновенна. Тут главное – уложиться в срок, и кто не может этого, сколько уже ни прибавляй, не хватит все равно. А мы живем миг в миг со временем, и нам всегда хватает. Жаль лишь несбывшегося, несовершённого. Когда все уже зазеленело, зацвело вокруг – а ты замешкался и не поспел на общий праздник. Когда лето отшумело и ушло – а ты не пережил всех его чудных ощущений и восторгов… Конечно, немного грустно, когда слетает твой последний нарядный лепесток и осень отнимает даже память о красивом лете. Но ведь без грусти не было б ни радости, ни новизны, ни самой тонкой, самой щемящей струйки в нашем аромате!.. То грустно, но не ужасно. Ведь таков порядок вещей, а мы никогда не спорим с тем, что будет все равно. Это только вы, гордецы, способны терзаться законами природы. Она отпустила вам чуть больше возможностей и свободы, и вы сочли, что вовсе свободны от всего. Неизбежное вам стало казаться избежным, необходимое – обходимым, но поскольку на самом деле все же не так, несчастьям вашим и обидам нет конца. Я видела ваше кладбище – сколько над каждой смертью безутешных слез и сокрушений! Как будто рухнул мир, изменила сама справедливость – но она только исполнилась, и каждый раз это приводит вас в такой ужас!..

– А ты и впрямь неглупа, чудесная фиалка!

– Ну разумеется, вы так привыкли кичиться своим большим умом, что у других просто его не замечаете! Мы не трубим на весь свет, как вы, о своих сложностях и пыхтеньях, не тратим тучи сил в ненужных громожденьях. Но пусть попробует ваш самый большой умник найти тоньше аромат, самая искусная красавица одеться превосходней! Я не хвалюсь, но уж по части ума – не в ваших непролазных знаниях, а в той малой части, что всякому всего дороже…

– Послушай! Но раз ты все на свете знаешь, ты должна знать, отчего я не сплю. Ты помнишь, год назад, на том самом месте, где я тебя сорвал…

– Еще бы, как забыть! Ты был так влюблен – просто невероятно, я даже позавидовала… слегка. Она тебя там, кажется, первый раз поцеловала. Знаешь, какой у тебя был при этом вид? Довольно глупый. Неудивительно, ведь глупость – высший признак чувства среди вас! Ты словно позабыл, как до этого целовался тысячи раз, растерял начисто все движения, мысли, слова… Она, конечно, поразила тебя в самое сердце. Но сердце – это ведь еще далеко не все ваше существо! Разве оно может удовлетвориться незадачливой любовью женщины, когда запросто заводит споры с целым мирозданьем! И едва придя в себя, ты тотчас нашел в ней кучу недостатков и потребовал немедленного исправления. Чудной народ! Вы готовы драться насмерть из-за пустяка и жертвовать собой почем зря, но любить как есть – у вас не хватает духу. Даже это упоительное чувство для вас не повод все простить и все принять – все переделать! Нет, в самом деле чего у вас не отнять, того не отнять! Насколько вы скромны в своих собственных достоинствах и способностях, настолько ж непомерны в ваших претензиях и никогда никем не виданных в глаза идеалах!.. Да, целовался ты просто восхитительно! Какая искренняя надежда, какая жажда совершенства светилась – в очередной раз – в твоем лице!

– Ты хочешь сказать, что я врал? Или что совершенства в жизни нет?

– Не то и не другое. Нет, ты не врал – по крайней мере в ту минуту, за это она так тебе до сих пор и дорога. И совершенство есть. Только не там, где ты его ищешь.

– А где же?

– Совершенство – это я. – И дивное, воистину неповторимое благоуханье еще сильней разлилось в темноте. – Глупцы! Вы дарите нас своим женщинам и думаете, что так наделяете их нашим превосходством. Но разве может подражание сравниться с оригиналом? Ведь мы живем, чтобы цвести, а их цветение – всего уловка, способ обольщения, и кто способен по-настоящему ценить красоту, всегда сумеет убедиться в этом. Им дано лишь разжигать ваше вожделение, но утолить его вполне – никогда.

– Так что же делать?

– Разве тут можно что-то сделать? Ведь вы наделены этой странной штукой – душой, которая стремится к невозможному, жертвуя доступным, в погоне за мнимой вечной жизнью расточает настоящую. В плену она томится по свободе, на свободе тоскует как в плену, и нет такого безрассудства, на которое бы не решилась за взгляд первой попавшейся незнакомки. Так что здесь можно сделать? Но знаешь, честно говоря, такие вы мне чем-то даже нравитесь. Эти пузатые шмели любят нас лишь как блюдо. Но жизнь – не блюдо, жизнь – она…

– Что?

– Очарованье!.. Но я правда не знаю, чем тебе помочь. Ты сам оставил ту, которую любил, укромной складке счастья предпочел ненасытный простор тоски – поступок истинного гордеца и сумасброда. Что ж, мучайся, страдай – по крайней мере это вы умеете непревзойденно! Ночей в запасе много! Но эта, кажется, уже идет к концу…

И в самом деле мрак незаметно стал рассеиваться – а с ним и все ночное волшебство. Фиалка теперь молчала, вместо нее залился первой руладой невидимый искусник соловей. Его распев звучал радостно и звонко, в нем не было ни единой ноты той сердцеисступленной печали, с которой неразлучно странное наслаждение в музыке людей. Но в нем был какой-то трепет жизни – под эти звуки я наконец и заснул, уловив в последний миг сознания какое-то стихийное, неизъяснимое озарение, которое поклялся вспомнить тотчас, как проснусь.

А наутро солнце било уже ярко в окошки, и птицы кричали вовсю. Мой маленький цветок был все так же безупречно прекрасен и источал все тот же, не утративший ни капли с ночи, аромат. Я долго смотрел на него, силясь вернуть то самое, последнее ночное ощущение – но до него было уже как до облака, до птицы в небе далеко. Только чудесная фиалка все привораживала взор трепетной близостью и непостижимостью своей отгадки. И вся фантастика ночного приключения меркла перед тем живым чудом, чем была она сама – сплошное совершенство на тонкой ножке в моем стакане для карандашей.