На главную
На главную Контакты
Смотреть на вещи без боязни

Воздать автору за его труд в любом

угодном Вам размере можно

через: 41001100428947

или через карту Сбербанка: 2202200571475969

РОСЛЯКОВ
новые публикации общество и власть абхазская зона лица
АЛЕКСАНДР
на выборе диком криминал проза смех интервью on-line
проза

ЧЕРНОЕ БЕЛЬЕ. Портрет одной семьи на фоне классовой резни. Повесть.

СУЧЬИ ПЕТЛИ. Исповедь падшей красавицы, фингальный вариант. Повесть.

ФИТИЛЬ НАРОДА "Сейчас он жахнет - ну а жизнь покажет, зря или не зря". Телефонодрама.

ЛЮБОВНЫЙ НАПИТОК (ИГНАТИЧ). Про бильярд, любовь, низкие страсти и высокое искусство. Повесть.

ПЯТЬ ШАГОВ. Попытка раскусить яйцо любви. Повесть.

КЕПКА МОНОМАХА. Связистки города Калуги и Лев Толстой в любовной драме современности. Повесть.

ЖАДНОСТЬ ФРАЕРА. Бегство из царства духа в царство брюха. Рассказ.

ЛИЦЕДЕЙ. Цирк на Цветном - и половые войны юности. Рассказ.

МАМАЙ НА ЧАС. "Мы вышли оплатить живой товар, водитель рыночной национальности тоже хотел жить..." Рассказ.

МАРИЯ ГРИНБЕРГ. До чего довели брачные поиски дочь Агасфера. Рассказ.

СЕЛЬСКАЯ МЕСТЬ. Рассказ

МЫШИНЫЙ УЖАС. "Сердце билось навылет - но ничто не намекало на причину страшного явления". Рассказ.

НОВГОРОД. Иван Грозный и голубь. Рассказ.

НОЧНАЯ КРАСАВИЦА. "Совершенство - это я!" Рассказ.

КУКЛА. "Как гадину, которая еще и упиралась, я вырвал из кармана эту пачку, сорвал с нее резинку…" Рассказ.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ. "- Сколько ты стоишь? - Ты еще сопляк, мальчик!" Рассказ.

ПОСЛЕДНИЙ ДОН ЖУАН. Ночная жизнь и смерть Москвы. Рассказ.

ПОЭТ. "Только смятая тетрадка, как отстрелянный пыж, осталась на столе..." Рассказ.

ПРИНЦИП МОИСЕЯ. Про тот рак матки, что постиг всех нас. Рассказ.

ТАНЕЦ АНИТРЫ. "Ты нанес мне самое большое оскорбление, но от него осталось главное - моя звезда!" Рассказ.

УМИРАЛИЩЕ. Самый страшный в жизни сон. Рассказ.

СОБАЧЬЯ СМЕРТЬ. "Зачем героев убивать?" Рассказ.

ДОЧКИ-МАТЕРИ. Мстительный круг, где дети - ангелы, а мамы - ужас что. Рассказ.

СЧАСТЛИВЫЙ ПОЕЗД. История одного крушения. Рассказ.

ФИТИЛЬ НАРОДА

 

Телефонодрама

 

– Привет! Я прилетел!

– Привет. Откуда ты звонишь?

– Из аэропорта. Ну как ты, как Настя?

– У нас все хорошо. Настенька немножко кашляла, сейчас уже прошло… Мне мама твой звонок передала, я хотела встретить…

– Да ладно, это я так просто, что обещал… Алло!

– Да, да.

– Не слышно ничего!.. Я так соскучился! Когда увидимся?

– Когда ты хочешь?

– Сейчас.

– Ну, не сходи с ума…

– А когда?

– Завтра.

– Утром?

– Вечером. Рута звала, у них год свадьбы. Только я с Настей буду, мама куда-то тоже собралась.

– Я за вами заеду.

– Не надо, я же на машине. Я позвоню тебе.

– Я буду ждать. Алло!

– Да, да.

– Что я еще хотел сказать… Я вам тащу такой гостинец! Ананасы в клюкве!

– Таежные?

– Нет, такой северный завоз. А клюкву местные старухи дали, целый короб… Алло!

– Я слушаю.

– Я ничего не слышу!

– Я не могу кричать, Настя спит.

– Ох, извини. Ну все тогда, до завтра. Жду.

 

– Комаров, ты? Ну здравствуй.

– Здравствуй, Рута.

– А мне Наташка звонила вчера, думали с ней, встречать тебя или не встречать, обидишься ты или не обидишься?

– Да с чего?

– Ну все-таки. Она правда хотела, ее мама не пустила, они все вздорят… Ну как ты спутешествовал? Набрал материалу? Опять будешь зубы кому-нибудь дробить?

– Зачем? Я мирный человек…

– Знаем мы, какой ты мирный! Вон морду редактору набил! Не понимаю, как тебя вообще терпят?

– Кто-то же должен писать, чтобы газеты выходили.

– Да они и так выходят, все ларьки забиты. Только у тебя все не выходит ничего. Это потому что у тебя характер такой. Везде ты этих жуликов и мерзавцев найдешь, у тебя на них прямо магнит какой-то. Другие же как-то живут – и ничего, а ты не можешь, чтобы с кем-то не сцепиться. И друг твой сидит – один, наверное, на всю страну такой преступник! Ты так никогда и не женишься.

– Говорю же, перестраиваюсь. Я там с таким дедком спознался – просто чудо! Девяносто восемь лет, первый из всех, кого я видел, настоящий христианин. Там глухомань, разруха, нищетища, городок-с-ноготок – и вдруг, откуда ни возьмись, этот экзот. Еще до революции гимназию в Питере кончил, помнит феноменально, Овидия по-латыни читает. Есть, говорит, Бог, и есть дьявол. Бога видеть нельзя, только очень большим праведникам можно. Дьявола тоже никогда не видел, но один раз чувствовал. Когда еще при Сталине его спросили: «Веруешь?» – и он соврал: «Нет», – так это ему дьявол внушил. Тогда удрал подальше от таких вопросов в эту глушь, с тех пор там безвылазно. Был лесником, потом ушел на пенсию, забота о лесе, говорит, стала бессмысленна: планы по заготовке пожрали планы по разведению. Стал труды писать, всяких козявок собирать, гербарии, пара его коллекций в натуре в областном музее есть. Но труды до сих не печатают – хотя я ничего интересней о природе не встречал. У него своя система эволюции: правит всем жизненная сила в виде Бога, которая организует симбиоз растений и животных. Я говорю: а сейчас-то вас почему не жалуют? Уже ж все бывшие безбожники перекрестились! А он: «Нет, это не Бог пришел, а дьявол видоизменился. До Бога еще надо дорасти!..» Вот настоящий писатель: один, не признан, убежден, не от озлобленности шпарит – а от полноты, как детям: дорастут – поймут…

– Ну твоя копия! Как только ты его там откопал?

– Случайно. Это такая таракань, чиновники тупые как поленья, гостиница чуть не с толчком снаружи – и вдруг тебе: «Вы, конечно, знаете, что в Америке клюкву разводят на плантациях?» Я, конечно, не знаю, но, понимаешь, у него такой домик ветхий, столик колченогий, печка, сам уже – как мумия, глазки слезятся, а знает в своем деле больше всей Тимирязевки!.. А там все началось с того, что стали осушать болота, чтобы скорей лес достать. Старухи страшный вой подняли, во все концы. Болота верховые, то есть не где кикиморы живут, а такой оазис чудный: ягодники сплошь, птицы, зверье. Дед говорит: нельзя разводить лес на пашне, на рисовом поле, на клюквенном болоте, поскольку гектар клюквы в сто раз ценней гектара леса. Болота питают реки, они сохнут, живность гибнет, старухи этих осушителей антихристами зовут. Картина в самом деле страшная: как смерч прошел, земля, деревья вперемешку, канавы рваные, ну просто изверги, у родной матери готовы груди резать, только заплати!

– Комаров! Ты прямо ужасы какие-то рассказываешь! Тебя послушаешь – и жить не хочется. Ну не может быть, чтобы все так плохо было! Ведь кто-то еще должен это видеть, не один ты!

– Там всем другое глаза застит. У меня был приятель в институте, сын торгашей – когда у нас еще все за книгами гонялись, холлы заставлять. И когда ему на водку не хватало, он родительские книги в бук сдавал, а чтобы мать не догадалась, брал их со второго ряда. Как на полках стояли, половина собрания спереди, другая сзади – он эти задние и пер. За полцены, за треть, лишь бы сейчас, на бочку, наличманом! Потом мать, кстати, как-то пыль стирала, тряпкой налегла – и все стеллажи уехали, ох она ему и вдула! Вот так и эти – второй ряд сдают. Лес – доллары, и сразу, только за кордон тащи! И тащат, чистят, как стеллажи – и вдуть им некому!

– Вот ты и напиши об этом – только без политики!

– А без политики – какой смысл вообще писать? Это ж система, вся страна уже только этим вторым рядом и живет!.. Там не писать, а вешать надо! А должен быть дед: он эту землю знает, чувствует, как мать дите, только коснется – и уже не больно. У них там стало с болота заливать луга, он сказал: по краю есть канавка, еще старики лопатами копали, надо ее прочистить, всей работе – грош цена, а попросить ладóм народ, и даром сделают. А эти сразу – проект под миллиард с экскаваторным рытьем, под экскаватор просека в пятнадцать метров. Рыть начали, какие-то ключи нарушили – и вконец все затопили. Он уже сорок лет проекты пишет, как совхозы клюквенные создавать, курорты – но этим бесам выгодней уничтожать! У него под окном пихты растут, орех маньчжурский, морошка, клюква – но ему уже под сто, он не в того Бога верит, его там в насмешку за его зоосад Мичуриным зовут! Но диво не в этом даже. Он просидел в своей дыре всю жизнь, как декабрист – и не озлобился, не погасил светильник! Да я б на его месте давно спекся, расколол об эту тупь башку – а он: «Я счастлив, что незнаем был!» Для него это не дыра, он любит мир как-то иначе, шире, планетарно. Он счастлив своей долей – вот в чем диво! Я говорю: «Откройте секрет, поделитесь!» А он: «Никакого секрета нет. Свежий воздух, свежая вода, молитва и вера в Бога». – «Но Бога нет!» – «Кто же тогда создал все это?» – «Само, из грязи». – «Конечно, – говорит, – можно верить и так, и грязь – творенье Божье. Но почему вы боитесь верить прямо в Бога?» Я спорю с ним, злюсь – а он своими вытекшими глазками смеется! «Мы, христиане, – говорит, – люди надежные, у нас две тысячи лет вера одна и устав один. А у вас что ни власть – все заново. Как же так можно что-то выстроить?» Я с ним отспорил целый диспут – и убедился только, что элементарно не могу доказать, что Бога нет. Ну ладно, он сильней в казуистике, но я не потому даже не мог с ним спорить – а потому что у него есть какая-то точка опоры, которой нет у меня. Какой-то слад со всем, включая и грязь, миром, отсутствие вот этой личной фронды: не принимаете мое – так в петлю, за кордон; труды – в огонь! А он все ждет, таится терпеливо – вот подвиг, посильней любой борьбы! Я только к нему вошел – он даже не спросил, кто я, откуда, сразу начал проповедовать. Цитирует пророков, книгу Иова, два часа лекцию о клюкве читал. Все страшно интересно, но все же думаешь сначала: идиот! Там уже и второй ряд почти весь сдали – а этот тут: «Смешно думать, что во вселенной мы одни. Жизненная энергия сильна чрезвычайно…» А потом чувствуешь, что в этом все и есть. Сначала было слово! Взойдет оно – и эта земля сможет стать раем! Она красива колоссально, даже сейчас, при всех напастях! Только ступишь – этот багульник, этот мох; багульник пахнет, мох качает, деревья карликовые, вся в пуху сова сидит… Мы со старухой туда пришли, старуха темная, всю жизнь из-под коровы навоз таскала заскорузлыми руками – и у нее от умиления слеза бежит!..

– Комаров! Ты такой милый! Ты оставайся пожалуйста таким, не перестраивайся. Мне кажется, что все, что ты говоришь, это так здорово, так правильно. У меня, наверное, некритическое к тебе отношение. Ты давай на Наташке женись. Мне хочется, чтобы ты на моей подружке женился. А то чужая будет, сразу отставит меня от тебя. А я хочу, чтобы ты был. Наташка красивая, хорошая, работящая. Ей этот Стас, сволочь, достался. Когда она была беременная, он по бабам бегал, а она до ночи вкалывала, чтобы ему на пиво заработать.

– А она пойдет за меня?

– Не знаю. Она с характером. Ей тут один недавно делал предложение, она ему отказал. Вообще-то ты ей понравился. Видишь, звонила, беспокоилась. Только у тебя ничего нет. Она ведь не одна, с Настей… Я тоже очень хочу ребеночка. Только у нас со Славиком ничего не получается. Надо же, целый год прожили! Живем, живем – и ничего…

– Да не отчаивайся, еще получится.

– Да я и не отчаиваюсь… Послушай, а что, у тебя соседей нет – не вопят так долго, что мы разговариваем?

– Все ушли на выборы.

– На них же уже сто лет никто не ходит. Потом ты говорил, что они, кроме дочки, у вас не пописаны.

– Ну, такой фарс, давление присутствием. У них тут целая система нападения и обороны, а главный калибр – телефон. Когда они по нему говорят, то заносят в свою комнату, а до моей – шнура не достает. А из коридора на меня вещают. Мамаша выйдет – и давай: «Да, принудительным разменом, через суд. Павел уже беседовал, с лишением московской регистрации…»

– Вот дураки! Я тогда, когда мы у тебя с Наташкой были, пошла в уборную, этот Паша свет мне выключил. Я говорю: «Включите пожалуйста!» А тетка как заорет: «Не связывайся, это не наш уровень!» А чем они вообще занимаются – когда ни позвонишь, трубку берут?

– Не знаю, отдыхают. Чуть что: «Потише, мама отдыхает! Павел отдыхает!..»

– Нет, ну по профессии кто они?

– Профессиональные соседи. Сдают свою квартиру, живут здесь, у маминой дочки от первого брака. А я им, естественно, мешаю каждую секунду. Паша – он только с виду такой замшелый, а по годам немного старше моего. Если у меня девушка, он уже как-то дергается, мама нервничает, дочка переживает. Мы ж из-за этого и разодрались. Они сперва, как въехали, какие-то планы, видать, на меня строили, все накормить старались. Я на кухню выйду, мама сразу: «А вот у нас уже обед готов, поешьте супчику». Раз, два отнекнулся, неловко как-то – ладно, наливайте! А стал жрать: «Вот, вот, а то все пьете без закуски, для здоровья вредно». Я перестал совсем при них на кухню выходить – они тогда дочку подпускают. Кто-то ко мне придет, она: тут-тук, у вас, Дима, гость, вот вам огурчик, вот грибочки. Ну, не прогонишь – ладно, черт с вами, спасибо! Как-то привел девчонку, они ее не разглядели, дочка стучит, с грибками на подносе. Я принял, мы ими закусили, шуры-муры – и девчонка хочет в ванную. Я ее выпустил в чем мама родила, потом ее что-то обратно долго нет, хотел уже пойти проведать, тут страшный крик – и она заходит. Говорит, помылась, выглянула – а с кухни Паша на нее глядит. Она прикрылась, снова выглянула – Паша там же, по пустой доске водит ножом. Тут, видно, уже и мама что-то заподозрила – и тоже в кухню. Паша девчонку караулит, мама – Пашу, ей это надоело, она плюнула – и прямо мимо них!..

– Ну ты и морда! Прикормили, называется! Они ж, наверное, уже и мебель в твоей комнате спланировали, как поставить. Теперь они тебе это до самой смерти не простят.

– А потом знаешь, что еще придумали? Наташку потаскухой обозвали.

– Она не очень хоть обиделась?

– Да они ловко разыграли. Мамаша в коридоре стала – и оттуда Паше в кухню: «Опять потаскуху новую привел!» Паша ей: «Очередную! Водит пачками! Каждый день по потаскухе!» Она на очередную обиделась.

– Вот гадюки! Ну ты ее хоть разубедил?

– Да как тут разубедишь? Сказал, что внеочередная.

– Вот глупый ты какой! Мы же, бабы, знаешь, какие дуры! И всякой дряни верим!

– Пусть выбирает, чему верить – дряни или мне.

– Ох, ну тебя, ты все-таки неисправимый. Так мы вас ждем, Славик уже за чебуреками уехал, вот их любит, видно, в детстве недоел. Ну все, до вечера.

 

– Эй, ты с кем так долго разговаривал?

– С Рутой. Они нас ждут.

– Я позвоню ей. Ну, рассказывай.

– Про что?

– Про клюкву. Что там интересного.

– Красиво на болоте растет. Как кровь земли. А когда по ней бульдозер прет – как бритва по запястью…

– Дима, ну что с тобой? Что на тебя нашло?

– Да так просто – в глаза запало. Я там кстати встретил интересный факт. Я искал в деревне двух старух-сестер, которые писали письма, спрашиваю у какой-то тетки, где их дом? «А вон, такой богатый, за крапивой». – «А с чего такой?» – «Дак одни живут, без мужиков, все в дом, из дома ничего». – «Что ж, мужик больше у вас не кормилец?» – «Какой кормилец! – говорит. – Забава!» Примета времени. Я думал о тебе.

– Молодец. А я работала, ты же знаешь, днем в институте, вечером на станции. Наверное, когда ты звонил, я с Рексом гуляла, а мама просто трубку не брала.

– А из-за чего вы ссоритесь?

– Да все из-за того же. Из-за меня. Что я ушла от Стаса. Ей кажется, что это моя очередная дурь. Я ей не говорю, какие он здесь бардаки без нее устраивал. Я с Настей спала, выхожу из комнаты – он с бабой. Я так не хочу.

– А что ты хочешь?

– Я сама не знаю. Замуж мне не хочется. Насте нужен папа. Она уже мама, баба, деда знает, а папа – нет. Только дядя.

– А где ты в воскресенье была?

– А, я ходила в гости, тут недалеко. Один мой старый приятель, Миша Дидур, еще в школе за мной ухаживал. А потом назло мне женился на женщине, которая была на десять лет старше него. Мы с ним случайно встретились, когда уже была Настя. У него мама – прелесть, модельерша, ей за пятьдесят, а все ее зовут Кирой, выглядит как девочка. Ходит в халате целый день, ничего кроме яичницы готовить не умеет. С ней так легко, я с ней одной обо всем могу говорить. Приду к нему, он где-то сам по себе, а мы сидим на кухне, кофе пьем, болтаем. Семейка отрывная. Живут вдвоем в огромной квартире, на стенах иконы в золотых окладах, оружие старинное, а пола щетка не касалась, везде ее выкройки разбросаны. Он такой лапа, мухи не обидит, от армии лежал в психушке, жена из него веревки вила – над матерью издевается как хочет. Она ему яичницу на сковородке подает, ручкой не в ту сторону поставит, он со стены хватает шашку: «Ты как родному сыну подаешь?» Он придуряется, а она визжит: «Наташа, защитите!»

– Это ты на ее машине ездишь?

– Да. У них отец умер, они не знают, с какой стороны к ней подойти. Она меня попросила сделать техосмотр, а потом дала – ржавеет все равно.

– А он сделал тебе предложение.

– Рута сказала? Но я ему ответила нет.

– Ты ответила тем, что взяла их машину.

– Я все понимаю, Дима, но так хочется! Я заработаю на свою. Потом я без нее как без рук: две работы, Настя, Рекс, она мне экономит кучу времени.

– Которое ты на нее же и убьешь. Брось к черту эту мойку!

– Ты как моя мама. Ее приводит в ужас, что ее дочь подрабатывает уборщицей на автостанции. Но мне так нравится. Я скорей брошу этот дурацкий институт, и мне плевать, что по этому поводу думают соседи. Потом я не могу жить на одну зарплату, а я хочу жить, как хочу, и не зависеть ни от кого.

– И первое, что тебе для независимости надо – чужой автомобиль. Это капкан. За все надо платить!

– Я знаю. Но что делать? Ты ревнуешь? Это ни к чему. Я буду поступать так, как считаю нужным, и за свои ошибки отвечать тоже сама. Хватит советчиков… Эй, ну что ты замолчал? Ты обиделся? Но я же тебе не вру. Я к тебе хорошо отношусь. Но не больше. И не меньше. Мне интересно с тобой. Но я должна сперва разобраться с собой. Я прожила со Стасом четыре года – и себя не чувствовала. Меня в детстве никто не воспитывал. Отец почти не жил с нами, начальник на нефтепроводе, получал кучу денег, мать ездила в парикмахерскую на своем шофере, и ее это устраивало. Я поступила в институт по блату, даже не знала точно, как он называется… Потом возник Стас, красивый мальчик с васильковыми глазами. Мы поженились уже через неделю, я влюбилась в него по уши. Он писал стихи, великолепно водил машину, был страшно мил в постели. Три года пролетели как один день. Я даже не могла себя представить с кем-то еще, верила ему во всем. Он поругался с родителями, разбил машину, я вкалывала как лошадь, я привыкла, чтобы у нас все было. Он на мои деньги покупал мне цветы, и мне это казалось счастьем. А потом я забеременела. Чтобы была Настя, я не могла спать с ним. Он обижался, я сама, как дура, толкала его на сторону, мне казалось, что между нами что-то большее и он потом вернет мне все, что я ему отдаю. Но потом это стало превращаться в гадость. Родилась Настя, я просила его помочь, но он бросал нас, убегал на пьянки. Он даже боялся взять ее на руки. Я всегда считала себя глупой девочкой, а он – такой талантливый, такие милые родители, известные профессора, все верили, что из него выйдет что-то необыкновенное. Но он так и остался самовлюбленным мальчиком с васильковыми глазами. И когда я это поняла, мне стало противно. Мы даже не скандалили, просто я ему все это сказала. Он даже не мог поверить, настолько привык, что я всегда была под ним. Родители тоже были ошарашены. Но я решила все начать сначала. Поверь, мне было очень трудно с ним расстаться, у Насти – его глаза. И я не хочу, чтобы это повторилось еще раз. Видишь, я тебе все говорю как есть. Поэтому не ревнуй и не торопи меня. Ты этим только все испортишь. Расскажи лучше про свою поездку.

– Знаешь, я пробыл там всего семь дней, а ощущение – как будто протекла целая вечность. Наверное, время как-то помножается на расстояние. Мне казалось, что вернусь – а здесь уже все не так, все изменилось.

– Что – все?

– Ты.

– Я не изменилась.

– А может, как раз что не изменилось… У меня такое чувство, что ты все время смотришь на меня как на экран с каким-то отвлеченным для тебя кино. Я пыжусь, выхожу из сил, а ты вдруг заскучаешь в любой миг – и отвернешься…

– Дима! Ну не забивай ты себе этим голову!

– Мне жутко, что я не могу ничего сделать для тебя. Я работаю день и ночь – и все равно гол как три китайца.

– Но почему? Разве ты не можешь куда-то устроиться?

– Я вел в газете криминальную колонку, мои криминальные байки шли нарасхват, я издал два сборника и уже готовил третий, по которому хотели снимать сериал. Этих соседей еще не было, вместо них жила девчонка, официантка с комплекса «Измайловский», здесь день и ночь стоял бедлам, шампанское заедали черной икрой, которую она таскала с производства. При этом я еще успевал писать любовные рассказы по мотивам личных похождений, за которые, правда, не платили. Но я жил всласть – пока не трогал власть. Один судья Верховного Суда мне вынес из архива, прямо под своей мантильей, дело одного кремлевского вора, о котором много писали в свое время. Но самого дела никто в глаза не видел, и тот судья дал мне переснять, кто именно курировал злодея и помог ему схватить условный срок без конфискации. Редактор статью зарубил, но я ее смог протащить в обвод него, за что и был уволен. Правда, еще не очень горевал в надежде, что эта статья, которую все кинулись читать, поможет мне в моей любовной прозе и сценарии. Но вышло все иначе. Всем, кого я там опорочил, это было по большому счету по фиг – кроме одного. Он позвонил мне: или пиши опровержение, или сниму с тебя штаны. Я вообще сдурел от радости: такая фигура грата сама дает мне такой шанс послать ее на хрен!

– И ты, конечно, себе в этом удовольствии не отказал!

– Конечно. Но после этого все, с кем я пил, включая режиссеров, как-то отскочили от меня. Идешь по коридору – берут в сторону, чтобы невзначай не поздороваться. Но доброхоты есть всегда – и мне один шепнул, что я не на того, на кого можно нападать, напал. Это какой-то особый, без права на нападку демократ, чуть не кронпринц их ложи – и мне лучше было б самому снять перед ним штаны.

– Прости, Дима, но мне кажется, что у тебя мания величия. Кто ты такой, чтобы с тобой так поступать? Тем более сейчас, когда уже все вроде позволяется…

– Все позволяется только с позволения позволяющих. В патриотических газетах вообще заборным дегтем пишут, но им такая роль отведена, а мне ее никто не отводил – за что и по рогам.

– Ну это правда как какое-то кино! Только я раньше никогда не думала, что так на самом деле может быть.

– И я не думал. Но так вышло. Я сел на мель, но уже был какой-то имидж, и меня, как вольного стрелка, скоро позвали на один проект в бывшей горячей точке. В итоге я и написал эту книжку…

– Про что она?

– Жил в земле Уц человек по имени Иов… Ну то есть человек на самом деле был другой, но чем-то страшно походил на этого библейского героя. Были у него стада и виноградники – в совхозе, где он доблестно работал; двухэтажный дом у моря и любимая семья. Но тут – откуда ни возьмись – война. Такая маленькая, мы ее даже сначала не заметили. Но тем, кто под нее попал, не показалось мало…

– Ну, дальше все понятно.

– Нет, дальше все и непонятно. Во-первых, непонятно было, кто эту войну зажег? Тот, кто там явно чиркал спичкой, оказался просто пешкой, но я долез и до нашего ферзя, и до чужого короля…

– Послушай, но это уже политика!

– Политика – когда горит чужой дом. Когда горит свой – наступает сразу просветление. И у тех, кто вынес этот ад, оно восходит до библейских уровней… Жил на горячей точке, не подозревая, что она когда-то такой станет, русский человек, обычный инженер – разве с необычайно одаренными руками, которые ему и дали все богатства Иова. И когда грянул гром, он не в пример прообразу не стал креститься или убегать. А стал героем этой брошенной на отрезание от нас земли. Откуда-то обрел бесстрашие, которое сделало его легендарным командиром у туземцев. После войны, в которой он потерял дочь, ушел в политику. Не как в политику – а как в единственное, что могло спасти тех, кто молили нас о помощи, когда мы на них чхали. Как он при этом дрался с нашими чиновниками – тоже тьма легенд. Но дрался он в конечном счете за Россию, нашу родину, которую там полюбил сильней живущих здесь – поскольку в своем пекле понял, что без нее и всем оставшимся за ее краем амба. Мы с ним как-то удивительно сдружились с самой первой встречи, хоть он намного старше моего. Представь: разрушенный дотла курортный край – как сказка о царевне в околдованном гробу. Курорты без курортников, дороги без машин, горные села, где пашут землю чуть не с автоматом на плече. Он меня провез по всей этой земле, по однополчанам, по могилам, плаканьям, и нам везде – объятия, какое-то небесно терпкое домашнее вино, до дрожи пробирающие тосты. И потом мы с ним сидели ночи напролет, он мне рассказывал о войне, о довоенной жизни, о своих битвах в нашем МИДе, планах воскрешения этой земли. Но главное во всем – Россия, понимаемая им обширно родина, которой он живет. Но и она жить может, лишь пока живут подобные ему!

– Я понимаю, почему вы подружились. Бедная его жена! Воображаю, как ей с ним было жить – как с бочкой с порохом. Наверняка он был таким и раньше, только об этом еще никто кроме нее не знал.

– Возможно. Он мне рассказывал, как до войны повздорил с сыном, они на горной трассе оба закусили удила, он вышел из машины – и сынку: «Тогда дави меня!» Сынок – на газ, но папа глазом не моргнул, спасли только налаженные им же тормоза. А как еще он смог бы победить в этой войне? Особенно – в послевойне, когда уже пришлось ходить не на врага с гранатой, а без гранаты на наш погранпост, где взяточник на взяточнике, вор на воре! Мы с ним однажды ехали через их зонную границу, там выставили будку проверять на СПИД всех выходящих. Берут кровь, тут же ее сливают мимо – и все должны платить за это, или не пройдешь. Он вызвал командира: это что за хрень? «Да мы не в курсе, надо позвонить». – «Звони!» – «Да вот, не знаем телефонов». Как он налег на эту будку – и свалил ее, вместе с сидельцами, в кювет. Там вся застава выскочила с автоматами, как выскочила – так и отползла.

– И что, брать взятки перестали?

– Нет, конечно. Но люди как-то поднимаются с колен – и он им в этом помогает. Об этом я и написал – такую книгу Иова, но другого. На нее уже даже нашлись заказчики, я возомнил себя в беседе с самим Богом – но опять влез черт. У него был еще друг, тузовый патриот из нашей Думы. Ему дали на дела патриотизма особняк в Москве, который он тут же пересдал налево, а когда ездил к моему герою, положил глаз на один еще пустой санаторий: мол ты тут все можешь, сделай его на меня. Но мой герой ему: «Слушай, ты приезжал сюда как патриот, тебя с такими почестями принимали! Орал за Родину – а свел все к санаторию!» Но тот уже вкусил халявы – аки волк, отведавший крови: «Дай – или я тебя зарою!» Ну, там он только получил пинка под зад, с чего вконец осатанел и здесь своими связями добился, что его дружка арестовали как военного преступника. Пока он хоть у нас в Лефортово, тоже не очень сладко, но если выдадут врагам, которые его страшно хотят, ему конец. А меня позвали на допрос по моей книге, где я описал все его подвиги. Когда дознаватель, кстати очень милый человек, мне сказал, как рукопись к нему попала, я слегка и съездил по мордам редактору.

– А ты не боишься, что и тебя посадят?

– Нет. Там ситуация сейчас пятьдесят на пятьдесят: туда или сюда качнется маятник – и или грудь в крестах, или голова в кустах. Тот патриот из Думы уже через мою статейку лишился его московского особняка, но эти издательские суки хотят в любом случае не прогадать. Смести акценты, сделай героя безымянным, как могилу – и напечатаем, как чистый боевик. Но я же не для этого писал!

– Мне кажется, ты сам себя обманываешь, Дима. Неужели ты думаешь, что твоя книга может что-то изменить? Ну скажи честно, ты сам хоть веришь в это?

– Если честно, да. Не верил бы – и не писал, кормился б со своих криминальных баек. Но я хочу быть лично мной – а не каким-то байкером, даже богатым очень.

– Дима, милый, но разве ты не видишь, что ничего другого нет – или ты просто не хочешь это замечать? Ты не как все – и в этом твоя проблема, а не в том, что кто-то что-то делает против тебя. Ты как ерш, я это поняла еще по Рутиным рассказам, поэтому и попросила с тобой познакомить. Только я думала, ты ерш снаружи, а ты ерш внутри, это еще хуже. Ты вроде такой мягкий, добрый, но на самом деле с тобой очень трудно. Ты сам этого не замечаешь, только ты так не пробьешься никогда. Сначала надо уступить, как все, ну измени эти акценты, сделай, как хотят – потом, когда сам утвердишься, сможешь говорить что хочешь.

– Потом бывает только суп с котом. Кому нужна такая правда, если она родом изо лжи? Гибрид всегда неплодоносен, поэтому у нас все и нейдет: ложь коммунистов, потом перестройки, потом демократии, уже живого места необолганного нет! Если то, что я пишу, имеет смысл, это пробьется рано или поздно все равно. Но у них в руках другое страшное оружие – время. Рукописи не горят – сгорают от мучительной отсрочки люди. В моей книге – и жизнь моего героя, вот что страшно! Проклятый жанр!

– Ты – ершик. Бедненький, хороший ершик. Такой ершистый-преершистый.

– Нет.

– А кто ж тогда?

– Да просто идиот.

– Почему?

– Потому что мне, знаешь, чего б больше всего сейчас хотелось, если б было можно? Приехать к тебе и чмокнуть тебя в щеку. Но я сам знаю, что нельзя. А почему – не знаю… Ну вот, уже идут соседи, гавкают собаки. Так я за вами заеду завтра, хорошо? Во сколько?

– В полседьмого.

 

– Здравствуйте. Наташу можно?

– Ее нет дома.

 

– Алло, простите, Наташа не пришла?

– Я же сказала, нет.

 

– Простите снова, не пришла Наташа?

– Вы знаете, ваши звонки уже мне надоели. Ее нет.

 

– Комаров, здравствуй. Ну как ты, еще жив?

– Сопротивляюсь.

– Не знаешь, где Наташка?

– Дома нет?

– Нет, я звонила. Наверное все свою мойку драит или с Рексом ушла гулять… А я хочу тебе поплакаться. Меня Слава отлупил.

– Как?

– Кулаком.

– По морде?

– Ну.

– За что?

– Да я зудела, зудела – он и врезал.

– Терпи!

– Было б от кого! Салага! Перед своими боссами не пикнет – и улыбка до ушей, хоть завязочки пришей!

– И ты ему это сказала?

– Ну.

– Ну и дура.

– Обидно, Дим. Тоже нашел, чем утверждаться. Так бы кому-то из них врезал!

– Кто ж тебе тогда на брицацульки будет зарабатывать?

– Нужно больно! Это так просто – что ничего другого в жизни нет. Чем-то надо ее заполнять.

– Рассказывай! Наташка вон за брицацульку жизнь отдаст!

– Неправда.

– Ну я же вижу, как она вкалывает. За что? За брицацульку.

– Ну это да, это в ней есть. Как на нее что-то найдет, уже ничем не остановишь, я прямо диву даюсь, я так не умею. Со Стасом вон своим носилась, теперь новый бзик – автомобиль. Но у нее это проходит… Кстати, ну как там у вас?

– Да никак. Она же с утра до ночи занята. То работа, то у собаки тренировка, то клапана кому-то регулирует…

– Ты это, проявляй инициативу, завоевывай девушку. Как будто сам не знаешь.

– Да как не знать! Завоевать девушку не трудно, девушки это любят. Но это ж ты завоевал. А она тогда причем? За что ее любить потом? Дальше тянет воевать. А вдруг еще разбогатею, нахватаю премий, их же делить надо будет. А вдруг мне жалко станет? Может, мне тогда какая-нибудь киноартистка больше глянется. Может, я нарочно не богатею. Хочу, чтобы меня без денег полюбили. А с деньгами меня всякая полюбит.

– Ну ты стратег! Это конечно проблема – с премией!

– Да негде даже встретиться. Там мама, здесь соседи, туда нельзя, здесь невозможно… А что она за брицацульку вкалывает – так я ее за это, может, и люблю. Что жизнь в конечном счете? Труд и брицацулька.

– Только ни того и ни другого! У нас на работе все бабы с ума посходили – прочитали в «Аргументах», как выйти за иностранца. Ну на черта мы, в самом деле, протираем здесь штаны? Когда один раз с умом раздвинуть ноги – и на всю жизнь обеспечена! А тут ишачь всю жизнь на своего – еще по морде накладет вместо благодарности! У нас одна тетка рассказала, у нее мальчик, такой смешной, его спросили: «Петенька, ты кем хочешь стать, когда вырастешь? Летчиком? Космонавтом?» А он: «Нет, иностранцем». Мы обхохотались. А начальница: «Как вы над этим можете смеяться! Вы не патриотки!»

– Права начальница. Патриотизма нет – не будет ничего. Да, все хотят со страшной силой жить, прямо сейчас – но жизнь без будущего, без своей страны ничтожна и нелепа. За что боролись – если наших лучших женщин, лучшие мозги сейчас, как при фашистском иге, угоняют на чужие трудовые фронты?…

– Послушай, а я что думаю: давай я на субботу Славу увезу к родителям с ночевкой, а вы здесь встретитесь.

– Вы ж поругались.

– Разве это поругались? Торт принесет с цветочками – и все прощу.

– Да неудобно как-то.

– Ну это уж ты сам решай.

– Хорошо, я подумаю… А ты наплюй на морду, что поделаешь. Русь-матушка, мы все – наследники купцов Иголкиных и их рабынь. Дремучее – в крови…

– Ох, ты утешишь! Ну все, пора его встречать, пошла. В общем надумаешь – скажи.

 

– Эй, ты куда пропал?

– Я здесь.

– А почему ты не звонишь?

– Твоя мама сказала, что я ей сильно надоел.

– Дима! Ну хоть ты не будь ребенком! И так неприятности одни!

– Какие еще?

– Я разбила машину.

– Молодец! Пусть кто-то теперь скажет, что я плохой пророк! Без Насти хоть?

– Слава Богу.

– Сама цела?

– Нос поцарапала осколком.

– А кто ж этот тупица и кретин, который просмотрел, что баба за рулем?

– Не издевайся. Я спешила, стала на дороге пацана на иномарке обгонять, он прикалывается, не уступает. Я ушла вправо – а там грузовик с боковушки выезжает. Хотела проскочить – уже не успеваю. Засигналила – и тот пацан по тормозам с испугу. Мне уже влево не уйти, дорога мокрая – и юзом прямо дверью в грузовик.

– Грузовик хоть цел?

– Не издевайся. У меня еще и лобовое разлетелось…

– А как разъехались?

– Тот шкет сразу удрал, грузовик в принципе тоже виноват – не уступил дорогу, но я шла под девяносто, а там знак – сорок. В общем решила не связываться, сразу отъехала на станцию…

– И во что стала экономия?

– Наши смотрели, сказали, что за пятьсот баксов сделают. Но у меня как назло ни копейки, одни долги, как раз Настеньке все в зиму покупала. А надо скорей сделать, Кира дачу достроила, уже мебель завезла, просила ее отвезти, а то машина у меня – а она ездит туда на такси…

– О деньгах не волнуйся. Я тебе дам.

– Откуда у тебя?

– Со мной еще одно издательство готово расписаться. Правда, там ставки ниже – ну да ничего, пока сойдет.

– А что ж ты раньше не подписывался?

– Я же свой копирайт продал, к несчастью слегка не продумал в договоре. Могут вчинить иск, но у меня всего добра – жилплощадь, не отнимут же!

– Нет, Дима, мне легче у хозяина занять.

– С ума сошла? Это не Кира, все натурой слупит! А мне сейчас на самом деле все равно. Удастся – отсужусь от всех судов, а нет – ну, больше одной шкуры не сдерут!

– У тебя еще что-то стряслось?

– Да этот депутат, которого я опустил на собственность, подал на меня в суд. Что я наврал, что он обкакался от жадности – и хочет с меня за это три лимона долларов. Так что я уже долларовый миллионер – правда, пока со знаком минус.

– Ты что, так и написал?

– Ну да. А по закону всякий факт обязан подтвердить. Я говорю: где ж я возьму эту какашку, если ясно, что ее в природе не было! Судья обиделась…

– Ты просто ненормальный! Ну кому ты этим что докажешь? Чтобы что-то говорить, сначала надо кем-то быть. А ты кто?

– Наследник Авиценны!

Велик от Земли до Сатурна предел,

Невежество в нем я осилить сумел,

Я тайн разгадал в этом мире немало,

А смерти загадку, увы, не сумел!

Он написал эти стихи тысячу лет назад – и они по сей день не выдохлись. Когда-то я объездил весь Памир – и написал целый трактат об Авиценне. Достаточно наивный, но мне до сих пор нравится. Больше всего меня поразило, что о нем там говорили не в давно прошедшем времени, а как о каком-то лихом парне из соседнего кишлака. То есть он там практически не умер! Он не был никогда женат, жил в полный цвет и скончался от полового истощения, в дороге, прямо на красотке из кем-то одолженного ему гарема. Он был красив, как черт, и мудр, как Бог – даже мудрей, поскольку там, где у Бога неискренний ответ, у него был искренний вопрос. Он постиг истину в 16 лет и уже дальше ни прибавил к ней ни йоты. Его встречали как царя и изгоняли как собаку – за его великий ум и нестерпимый нрав. Не покорился ничему. Презирал владык и преклонялся перед простым цветком, базарной танцовщицей. Его прозвали в веках Аш-Шейх Ар-Раис, что значит Король Мудрецов. Он был врач и лечил все болезни, кроме смерти. Человек он был, вот кто! Но в высшей мере! Его аксакалы до сих пор любят там как сына. Пять наций дерутся за право звать его своим – хотя его стихи при жизни тоже не печатали. Но если они есть, их будут знать все всё равно. Если то, что я пишу, чего-то стоит, все суды на свете против этого смешны. Это, как говорит моя соседка, не тот уровень… Но когда ты не звонишь, я схожу с ума. Я хочу видеть тебя каждую секунду. А ты то ездишь на машине, то бьешь ее, то ее чинишь…

– Ты хочешь, чтобы я приехала? Дима, я обещала, но уже поздно…

– Я хочу, чтобы ты меня любила чуть больше, чем это железо. Нет – оставайся с ним.

– Хорошо, я сейчас к тебе приеду.

– Не надо, я погорячился.

– Нет, я не хочу, чтобы ты так думал обо мне.

 

– Комаров!

– А?

– Тоска такая! Так напиться хочется!

– А Слава где?

– Ушел в баню с боссом. Я понимаю, конечно, что он и для меня старается, но все равно – на что оно тогда сдалось?

– По-моему, ты уже и дерябнула.

– Ну а фиг ли, надо хоть чем-то мозги закапать, а то от этих мыслей сдохнуть можно. Я думаю: ну вот живем, живем, а чего ради? Все вроде есть: квартира, муж, ну денег не хватает, так нам, бабью, сколько ни дай, все мало. А для чего? Работа – отбываловка. Так думаешь, думаешь порой – и ничего действительно, просто кошмар какой-то!

– Мужайся, это наступила жизнь. И у меня тоже не медом мазана.

– А может, наоборот ушла? Когда-то я из-за тебя в окно бросалась. Зачем ты меня удержал? Надо было ребеночка от тебя родить. Но тогда бы Слава, наверное, на мне не женился. Раньше казалось: надо обязательно выйти замуж. Я почему-то ужасно боялась, что останусь в девках, прямо до истерики. Вот выскочила – а что толку? Я не пойму, это у всех так, или только я одна такая уродка? Сначала этот Эдик, фотограф пляжный, обольстил. Ну, он хоть просто издевался, я за ним ходила как оплеванная, думала, что больше никому такая не нужна. Потом ты – хороший – появился. И что я, дура, тогда растерялась? Надо было с вещами к тебе прийти, ведь не выгнал бы?

– Кто знает…

– Не выгнал бы – я знаю. Ты же такой великодушный! Такие все великодушные, так прямо идут навстречу, что насквозь проходят – и не замечают даже!.. Комаров! А давай сделаем с тобой ребеночка. Ведь ты мужик, тебе все равно, с кем лечь, он сразу будет, это точно. И никто не узнает. А узнают, подумаешь, что, Наташке жалко? И Славику какое дело – я же все равно не девочкой к нему пришла…

– Ты уже пьяная!

– Что, слабо? Ну тебе-то все равно от этого не будет никаких хлопот!

– И чей он будет?

– Мой. И святого духа. Ведь ты – святой.

– Нет, ты сдурела! Выброси из головы!

– Ну ладно. Только ты не сердись пожалуйста. Ты плюнь на все, что я тебе сказала. Ну придет всякая чушь в голову, ведь хочется же с кем-то поделиться. Ведь без этого совсем было бы тошно жить. А вы с Наташкой приходите, я Славику сказала, он согласен. Ключ я под коврик положу, потом обратно сунешь. Насте кашу сварите, там все есть, Наташка знает.

– Спасибо, Рута.

 

– Здравствуй, милый. Ты так хорошо позвонил, я как раз в ванную легла. Твои соседи – это просто какой-то ужас. Я просто не могла при них. Мой муж меня, наверное, в этом смысле избаловал, я не привыкла, чтобы это было на ходу и в дверь стучали. Ты не обиделся?

– Обиделся. Ну так, слегка, чтобы тебе приятно было.

– Милый! Их нет сейчас?

– Ушли гулять с собаками.

– Я не пойму, с чего ты вообще их терпишь? Еще две эти мелкие колбаски в ногах трутся, Рекс всю меня потом вынюхивал и так смешно чихал!

– Да так сложилось исторически. Здесь раньше была прописана старуха, а жила эта девчонка, Танька, лимитчица с Кубани. Мы с ней жили душа в душу, как родня. Я варил первое, а она таскала на второе ошурки с ресторана.

– Что таскала?

– Это так у них объедки называются. Сегодня, говорит, богатые ошурки, от банкета. Но я, по правде говоря, таких ошурков и в кабаке не едал. Я встречал ее теток, таскал им сумки, а ко мне приедут, если меня нет – Танька встретит, у меня постелет…

– Вам надо было пожениться! Идеальная семья!

– Я в первую же ночь, когда въехал сюда, отправился со встречи спать в ее кровать – но вовремя остановился. И потом тысячу раз хвалил себя за дальновидность. Посуду она мне мыла, но повода бить ее об меня не имела. У нас действительно была не коммуналка, а какая-то коммунальная идиллия!

– Здорово!

– Но идиллий не бывает. У нее была еще такая же смазливая подружка Светка, посудомойка в баре. И вот они на пару сядут к телевизору, а там Кобзон по утренней звезде поет: «Жди, жди, весна придет, пошире что-то распахни!» А они впрямь поразевают рты, я им: «Закройте, дуры! Ворона залетит!» А они: «Молчи, молчи, ты ничего не понимаешь! Кобзон поет, Кобзон не врет!» А обе – уже готовые. Первой Светке повезло: какой-то хлыщ увез ее в Ухту на эротическое шоу, она пару раз оттуда написала – и след пропал. Дальше настала Таньки очередь. Ударил за ней их же мэтр. Хороший: знает четыре языка – русский, белорусский, украинский и грузинский, на гитаре играет – и ту же песню под нее поет. Танька сразу от него и понесла. Он ее сразу же на всех четырех языках и послал к едреней фене. За ним как-то враз другой, приемник, объявился. Серьезный, на гитаре – ни в дугу, зато в каждой руке по шампанскому и букет за пазухой. И без меня за стол с ней – ни в какую. Я, чтобы Таньку не обидеть, сижу с ними, жру икру и слушаю его рассказы, как они над пьяными лохами потешаются, жареные стельки им во фритюре подают. Танька уже поумнела, нет и нет ему, только через ЗАГС. Мы с ним, наверное, ящик высосали, пока они менжевались. Сменжевались. Расписываются – только не сейчас, а он пока ее дите усыновляет, пусть аборт не делает, и сам переезжает к ней с вещами. Действительно, привозит вещи: бритву и зубную щетку – а помазком, говорит, я пока твоим попользуюсь, если не против. Я не против. А Таньку спрашиваю: в чем заминка? Мама его против – и паспорт не дает, вот как она уедет в санаторий, они поженятся, и он тогда уж остальные вещи довезет. А время идет, он здесь что-то во фритюре жарит, а у Таньки брюхо растет, уже видать маленько. Я ей: ну как там мама, все еще не едет в санаторий? А Танька уже сама в тревоге: у мамы что-то со здоровьем, он к ней каждый раз с работы так спешит, что даже некогда поговорить. Ждала она, ждала – да и спросила его в лоб. Он в лоб ответил: ребенок не мой, если надо доказать в суде, я докажу, и вообще ты потаскуха. Осталась от него зубная щетка с бритвой, выкинули на помойку. Танька слегка поплакала и говорит: «Ну ладно, зато ребенок будет. Хорошо бы мальчик». И как в воду глядела: родила мальца. Приехали ее тетки, вместе еще всплакнули – и увезли ее назад в станицу. Потом еще писала мне, с праздниками поздравляла. Последний раз написала: «Я вышла замуж, он любит моего сына и, кажется, меня тоже. А Москву я ненавижу и не приеду в нее больше никогда». А то все орали: лучше в Москве посудомойкой, чем хоть кем в провинции!

– Бедная Танька!

– Почему? В конце концов все у нее сбылось, пострадал в итоге я. Мы со старухой пробовали разменяться – не выходит. Но ей подфартило: вот эта стайка как-то судами разъезжалась – и въехала вместо нее. Ну въехали – и въехали, я уже как-то привык: соседи – полуродня. А они: это сюда не ставь, тут чтобы вовсе не стояло – по правилам проживания в коммунальной квартире. Я в дрязги не полез, себе дороже – а они просто стали от этого оборзевать. Чем больше я ужимаюсь, тем им больше хочется меня дожать.

– Так чего они от тебя хотят?

– Не знаю. Может, ждут, что набью Паше морду и присяду. Может, еще какая-то надежда то ли меня отсюда выжить, то ли на их дочке обженить. Не понимаю их. Какая-то патологическая озлобленность – хотя сама энергия их фитиля, конечно, потрясает. Я как-то болел, пришла Рута, пошла на кухню что-то мне сварить. Они ее чуть не пинками выперли оттуда: по правилам проживания в коммунальной квартире гость не имеет права заходить на кухню без хозяина… Надо, конечно, что-то делать, но я все думал: вот разбогатею – разменяюсь вовсе…

– Кошмар!.. А почему ты на Руте не женился?

– Знаешь, Шиллер сказала: жена – это та, которая за тебя против всех. Вот Рута именно такая. Да я не такой. Я – словно только половинка, я не целый, мне все чего-то не хватает, все хочется куда-то лезть, скакать, лететь… А с ней – сразу как одна плоть, с ней чего-то нет, даже не сказать, чего… Другого полюса, кумира!..

– Я понимаю тебя.

– Хотя, наверное, истина не в этом. Знаешь, кто мне кажутся идеальными мужьями? Бах, Моцарт: оба были по несколько раз женаты – и на удивление удачно. Не верю, чтобы им попадались какие-то необыкновенные женщины. Это позднейшие романтики искали необыкновенных – и их не нашли. А они знали секрет какой-то внутренней самодостаточности, которую с чем ни сложи, выходит в сумме превосходно. А я, видимо, еще романтик по природе, все что-то ищу снаружи. А согласие с миром – внутренняя черта, как у моего таежного дедка. Я, кажется, умом уже дорос до этого, а сердцем – нет еще. Поэтому и шастаю как угорелый и не могу ни с чем смириться…

– Мне кажется, ты и не сможешь никогда. И во мне ты видишь совсем не ту…

– Нет, ту! Ты – лучшая. И я хочу всегда тянуться к тебе. Тянуться – и не доставать. И чем я выше буду подниматься – тем выше поднимать тебя!

– Милый, а мы не грохнемся?

– Когда ты так говоришь, таким голосом, мне кажется, что я неуязвим. Все остальное – просто мелочи типичной жизни!

– А как твои дела?

– Да, я ж разбогател!

– Дали за книгу?

– Нет, моего «Авиценну» выпустили в Душанбе. Там у меня есть друг-таджик, автор троих чудесных детей. Их медиа-магнат, сегодня переслал мне гонорар – целых сто долларов!

– С ума сойти!

– У них на это можно трех жен год кормить!

– А с книгой что?

– Вчера с одним нашим магнатом говорил, он меня очень обнадежил. Говорит: «Я твои старые книжки залпом прочел и готов прямо сейчас платить, чтобы ты эту сжег и написал мне еще три как старые». – «А как-то без сожжения?» А он: «Это пока – антитовар. Вот если б ты как-то красиво, с шумом сдох – тогда другое дело».

– Какой ужас!

– Да мало ль, что он говорит. Еще, может, все и выгорит. Заполучу кучу денег. Смогу купить тебе один не очень старый легковой автомобиль.

– Ты бы, конечно, предпочел грузовик шампанского.

– Конечно! Набулькал бы тебе полную ванную – и целовал бы только в попку!

– Почему?

– Да так, ни почему. По пьяной морде. Ужасно хочется чего-то безобразного, развратных действий. Тошно уже этим праведником, постником в расцвете сил и здоровья быть… Идите к черту!

– Что?

– Это я не тебе. Соседи, им не нравится… Не нравится, идите к черту!.. Алло! Это они вырубили телефон.

– Что там у вас?

– Оказывается, мама отдыхала, а я своими пошлостями перебил ей сон. Да ладно, наплевать, сами уймутся. Так мы завтра едем к Руте?

– Схожу на станцию, приготовлю обед, постираю, погуляю с Рексом… Ты можешь приехать с Рексом погулять.

– Отлично! Я с утра работаю, звоню – и приезжаю!

 

– Алло!

– Привет. Ну как, тебя еще не съели?

– Подожди. Я хочу сказать тебе…

– Скажи, Дима.

– Сейчас, духу не хватает.

– Ну наберись. Ты же вчера такой был… разговорчивый. Ты что, из автомата?

– Не мешай. Я хочу попросить тебя…

– Попроси, Дима.

– Я хочу… просить тебя стать моей женой.

– Дима! Ну для чего ты это? Лучше скажи…

– Опять увиливаешь, хватит! Не бумагу же тебе писать!

– Я не могу тебе сейчас ответить. Я не знаю. Я должна подумать. Ведь я тебе все объяснила.

– А я не могу ждать. Сколько думать? Я тебе нравлюсь, ты со мной целовалась. Что еще? Деньги? Я все сожгу, возьмусь за детектив.

– Зачем тебе себя насиловать из-за меня?

– Из-за тебя! Иаков поступил из-за Рахили в рабство, и семь лет показались ему за один день, потому что он любил ее. Я тебя люблю.

– Ну ты же сам говоришь, что совсем меня не знаешь.

– Разве брак не лучший повод для знакомства? Я знаю, что хочу тебя узнавать – день за днем, до самой смерти, это и будет наша жизнь. Не думай, я не прожектер, я знаю, как даже ты не знаешь, насколько мы разные. Легко не будет. Мы будем ссориться и вздорить, но я уже люблю эти ссоры – потому что они будут с тобой.

– Ты говоришь все очень здорово. Но для чего спешить?

– Ты не одна, у тебя Настя. Не будь ее, я б закрутил с тобой самый лихой роман, я обожаю женское коварство и сам тоже умею быть коварным. Ты молода, красива, и мне с тобой только легко, но между мной с ней – пропасть, и мне ее не переехать постепенно. Я должен стать ей отцом сразу, в один миг. И так воспитывать ее, как только я могу – а не как те дед с бабкой. Или не выйдет ничего; ты все эти концы должна отрезать тоже сразу. Не надо ехать к ним сегодня – и не надо никогда!..

– Я не могу так. Они очень хотели ее видеть, я им обещала. Если я не повезу ее сейчас, они не захотят побыть с ней потом, когда мне будет надо. Они слишком много сделали для меня, когда мне было трудно. И Настя для них тоже много значит. Они ничем не виноваты.

– Они виноваты тем, что родили твоего мужа. И если он скомпрометировал себя, этим скомпрометировал и их. Но ты врешь, ты ходишь к ним не ради них, ради него – и зря стыдишься этого. Это естественно, он отец по плоти твоего ребенка, и твоя плоть не может так просто это зачеркнуть. Я знаю, что вы с ним встречались, и знаю даже, когда и что там было сказано.

– Откуда?

– От него.

– Ты с ума сошел! Ты что, встречался с ним?

– Да.

– Как?

– Обычно. Пробил через своих ментов телефон, позвонил под видом журналиста – сделать социальный срез. Он мне сам все и выболтал. Моя профессия – выбалтывать из людей то, что они даже самим себе не собирались говорить.

– И что он тебе сказал?

– Ничего такого, что могло бы тебя замарать. Я должен был убедиться, что имею право отнять его ребенка.

– Это мое право. Только мое. Дима, ты меня сейчас просто убил тем, что сказал. Я тебя прошу никогда больше так не поступать.

– Я виноват. Прости.

– Я начиню тебя бояться. Ты даже сам не замечаешь, как подавляешь всех вокруг. Я не хочу сейчас перед тобой оправдываться…

– Да разве я об этом! Ты тысячу раз права, и за кого б я ни считал его, твое чувство к нему мне дорого, поверь! И я тебя люблю вместе с этим чувством, я первый бы подумал о тебе плохо, будь иначе. Но ведь и мне трудно, ты должна понять. Я хочу, чтобы у Насти был отец. Теперь она растет – и с каждым днем, с каждой минутой будет отдаляться от меня. Не знаю, как тебе это сказать, но то, что она не моя, делает ее мне в тысячу раз родней. Я хочу, чтобы она узнала слово папа раньше других слов. Знаешь, это даже хорошо, что я беден. У нее будет с детства настоящая, ничем, кроме любви, не избалованная жизнь, жизнь сполна. На черном хлебе вырастаю самые стоящие дети.

– Дима, я обо всем этом еще должна подумать.

– Думай, разве я против? Я сам сегодня целую ночь думал. Так интересно! Я никогда еще не был женат. Это как путешествие невесть куда, как на загадочный Памир – даже еще дальше…

– Вот это меня и пугает.

– Чего ж бояться? Страшней смерти ничего на свете нет. А я тебе предлагаю жизнь! Так сколько еще надо думать?

– Нет, Дима, только не сегодня. Ты очень хороший…

– Не говори мне это слово. Оно – как рукопожатье при отказе. Я не хочу больше быть хорошим. Я хочу быть как все. Чтобы у меня была своя жена, дочь – а потом и сын, чтобы я дома не курил и не сидел в штанах на покрывале. А вечером мы все ходили бы гулять и собирать желтые листья для гербария… Ну я тебя прошу: не езди к нем. Пошли лучше все вместе погуляем. Возьмем Настю, Рекса, смотри, такая осень, бабье лето, листья так и падают!..

– Нет, я уже решила. Мы поедем к ним. А я тебе оттуда позвоню. Ты правда очень хороший. И ты не будешь никогда таким как все. А я обычная, простая женщина, и у меня свои примитивные желания. Я знаю, что ты был бы очень хорошим отцом для Насти. Но смогу ли я жить твоей жизнью – я не знаю. Поэтому не торопи меня, мне надо еще хорошо подумать.

– Как долго?

– Я тебе сама скажу. А ты сейчас иди домой, поспи, покушай, милый. Ты не в себе. У тебя есть еда?

– Я не хочу есть.

– У, какой сердитый. Как Настя, когда ее мама поругает. Она сегодня утром уже спрашивала дядю Диму. Это дядя Дима. Вот она тебе ручкой машет. И Рекс пришел. Ему тоже интересно. Ну, милый, не молчи.

– Я не молчу.

– Вот и умница. Все умницы сегодня у меня. Сейчас мама всех вас покормит. Мне надо уже идти Насте варить кашку. А вечером я тебе позвоню. Хорошо, милый?

– Иди.

– А поцеловать ты меня не хочешь?

– Хочу. Я к вам хочу. Я буду ждать. До вечера.

 

– Комаров, ты что, спал, долго так не подходил?

– Да, чуть вздремнул. Подожди, штаны надену…

– Слушай, у тебя что, соседи совсем взбесились? Я звонила – говорят, что ты наказан, и бросают трубку.

– Мы вышли на тропу войны.

– По-моему, вы с нее и не сходили.

– То – необъявленная. Теперь зарегистрировались официально.

– Я не пойму, толком скажи.

– Они ушли гулять с собаками, а мама, оказывается, здесь была. Я позвонил Наташке и при разговоре с ней позволил себе пошлость, сказал слово «попка». Вернулось подкрепление – и все навалились на меня, что я довел до нравственных страданий маму. Пошла драка…

– Что, прямо сковородками?

– Нет, интеллектом. Уперли к себе телефон и перестали меня подзывать – за злоупотребление средством коммунальной информации.

– А я-то думаю, что это значит? В угол, что ли, они тебя поставили – вот интересно было б посмотреть! Ну, а что дальше?

– Пошел дальше к участковому. Мол так и так, конфликт с соседями на территориальной почве, телефоном наказали. А завтра еще толчком накажут, разберитесь. Он говорит, а что ж ты раньше-то молчал? Они же на тебя уже давно сходили, полистал блокнотик: пьянка каждый день, связь с малолетками, притон – ну и так далее. Я говорю: «А что ж вы мер тогда не принимали?» – «А они, – говорит, – сказали, что пока сами справляются, только поставили в известность, из гражданских чувств».

– Ну какие мрази! И что он?

– Пришел сюда, вернул на место телефон – но они, знаешь, что в ответ придумали? Сейчас по подъезду ходят, рыдают и просят Христа ради подписать какую-то бумагу на меня. И так рыдают слезно, что все подписывают – лишь бы отвязаться, – это мне тетка внизу сказала.

– Комаров, это уже не смешно. Это страшно. Они тебя съедят. Или отравят. Подсыплют что-нибудь в кастрюлю – ты все свое с кухни убери. И запирайся на замок.

– Да у меня от него и ключа нет.

– Врежь новый.

– Так я еще и самого себя введу в изъян. Не станут же они мне, в самом деле, харакири делать!

– Не беспокойся! Сам сделаешь! А Паша еще ножик поднесет! А участковый что сказал, их можно выселить?

– Вот тут вся заковыка. Жить они здесь не имеют права, а бывать – имеют. Но как квалифицировать – они в эту минуту здесь живут или бывают? Старые нормы уже устарели, а новых нет, поскольку у нас этих коммуналок скоро все равно не будет. Ужас промежуточного времени.

– Комаров, ну что ты за человек, все шишки вечно на тебя! Одни, наверное, такие соседи на всем свете – и те тебе достались! Да, как хоть у вас с Наташкой – все в порядке?

– Да. Скрывать нет смысла. Я ей сегодня утром сделал предложение.

– Как, подожди, по телефону что ли?

– Да, из автомата.

– Нет, ты точно спятил!

– Я понимаю, что, конечно, лучше делать его в постели, но церемониться не приходится. Я здесь на нее напал – она не может при соседях. У тебя я не смог – при дочке.

– И что она ответила?

– Думает. Выбирает, видимо. Я ж – голый, а там – все: дома, машины, мамины халаты. Трудно конкурировать.

– Бедняжка! Ну почему у тебя все так!

– Что делать, я сын своей страны. Татары, крепостное право, ужасы войны и мира, тачки Днепростроя, звон кандальный сплошь – история такая, что лучше на ночь не читать. Да ее никто уже и не читает – но одним нечтением от этого, увы, не откреститься. Людям постыл труд, они больше не хотят знать, что было вчера, что будет завтра – только что сейчас. Я как-то написал скандальную заметку величиной с ладонь об одной нашей поп-звезде – и на нее пришел мешок писем, мне больше никогда по стольку не писали. На мой труд просто, видимо, нет спроса – иначе б он пробился все равно. Люди устали бесполезно выбирать и думать – и отключили мозг, как кнопку телевизора. Читают только чушь и признают не тех, кто больше дал стране, а кто больше у нее взял. Если у человека иномарка – он уже прав, а если это «геленваген» – он пророк. У нас так долго ничего не было, что мы захмелели от этого железа, как трезвенник от первой рюмки водки.

– Комаров, ты так глобально рассуждаешь, а люди этого не понимают. Ты думай проще.

– Проще не выходит. Но если мы всю эту историческую дыбу пережили – только дальше бы и жить! Но не хватает чуть, какого-то последнего рывка, запальной силы!

– Нет, понимаешь, говоришь ты здорово, но как ты так ухитряешься, что даже мне понятно: только всех этим разозлишь – и все! Наверное, ты и в любви так же объясняешься. Вот бы послушать!

 – Любовь бывает и непризнанной. Но я действительно люблю свою страну. Мне некуда бежать.

– Послушай, ну ты только не расстраивайся, если что. Какой-то ты весь взвинченный, у меня прямо сердце не на месте из-за тебя. Когда она сказала, что ответит?

– Не знаю. Будет вечером звонить.

– Ну ладно, тогда сиди жди. Только ты правда не переживай – мало ли что.

– Хорошо, Рута, до свидания.

 

– Дима, ты?

– Да.

– Мой золотой, мой милый, ну прости пожалуйста. Так получилось, я тебе сейчас все объясню. Мы только пришли с Настей вчера, позвонил жестянщик, он специально остался после работы для меня. Я позвонила тебе, у тебя занято, не стала перезванивать, поехала к нему. А потом вернулась, уже поздно было, мы еще с мамой поругались… Я тебе звонила утром, где ты был? Эй, ну что ты молчишь? Ты пропал. Я слышу, как ты дышишь. Ты был в издательстве? Что тебе сказали?

– Да так.

– Что-то ужасное? Ну скажи, ты меня мучаешь.

– Я решил… Я подумал, что это и был твой ответ.

– Только и всего? Дима, голубчик, солнышко! Ну я виновата! У меня было вчера такое настроение – хоть в воду. Смотрели кузов, еще стойку повело, я понимаю, что тебе это неинтересно, но мне как-то надо кончить с этим. Домой пришла – тут мама. Я ей сажаю Настю на шею, она с ней больше не останется ни на минуту, потому что со мной она шелковая, а с ней – как малолетняя бандитка! Еще сегодня в садике карантин, я даже на работу не пошла. Стала тебе звонить – сначала сняли трубку и молчат, потом никто не подходит. Они что, все ушли?

– Не знаю, я сегодня их не видел… Ты знаешь, давай я тебе чуть позже позвоню. Мне надо сейчас срочно отойти. Ты дома?

– Нет.

– А где?

– Ну, неважно. Я тебе сама перезвоню.

– Хорошо. Я буду часа через три.

 

– Дима? Ну где ты был? Я тебе звоню, звоню…

– Только вошел. Ходил на встречу, перехаялся с людьми, но раз пошла такая хайка – политический прогресс: я стал кому-то нужен…

– Ты все хаешься! Господи, даже не знаю, как тебе сказать. Звони скорей Наташке.

– Что случилось?

– Она выходит замуж.

– За кого?

– За этого кретина Дидура. Она тебе звонила, ты был в ванной, с бабой…

– В какой ванной? Я час не выходил из кабинета – и там со мной еще сидели трое…

– Ну что ты мне говоришь, я сама ничего не поняла. Она сказала, слышала твой голос, как тебя звали из ванной – и еще какой-то бабы…

– Фальшивка! Ложь! Убью! Соседи!

– Ты лучше звони ей, не трать время. Потом перезвони, я тут совсем передергалась из-за вас!

– Ну гниды! Захотели пограничного конфликта – я его устрою. Всех колесовать!

– Что?

– Это я так. Слегка сломался, извини.

 

– Наташа, ты?

– Да.

– Мне позвонила Рута и сказала такую чушь, что ты тут с кем-то говорила и решила…

– Это не чушь.

– Что? Что говорила – или что решила?

– И то, и то.

– Вы что… кругом… все окосели? Меня только что битый час убеждали на три голоса, что я главный военный зажигатель – раз все пишу, как есть, а не как нет. Но ты меня не убедишь, что у моего голоса могли вырасти ноги!

– Я ни в чем тебя не собираюсь убеждать. Это уже ни к чему. Я сейчас спешу.

– Нет, ты постой. С кем ты могла здесь разговаривать, если я только пять минут назад сюда вошел? Я после твоего звонка ходил на встречу, там и был все время. Так с кем тогда ты могла здесь говорить?

– Не кричи на меня. Теперь это уже неважно. Я позвонила тебе, подошла какая-то девка и блядским голосом сказала, что ты в ванной. А ты еще оттуда крикнул: «Клади трубку!»

– И ты поверила? Ты им поверила? Значит, ты хотела поверить. Рута не поверила.

– Не мучай меня, Дима. Я не оправдываюсь. Я не знаю, сможешь ли ты меня понять. Я наверное страшно перед тобой виновата. Так получилось, Дима. Я утром ушла из дома. Я просто не могла там больше находиться. Я пошла к Дидуру. Надо было ему сказать про машину, я не терплю оставлять грязь за собой. Он поступил как настоящий друг. Он выручил меня. Только молчи, Дима, я знаю, что ты скажешь. Пусть это не его, не он сам заработал…

– Купил! За ржавый драндулет!

– Нет, Дима, нет, это никак не было связано, он просто предложил мне – и то, и то. Он ничего, как ты, мне не навязывал. Дима, мы были с Настей, стали тебе звонить – и тут эта пакость. Не знаю, может, я и хотела этому поверить – но ведь это правда: ты сам все сделал, чтобы навести это проклятье на себя! А я уже дошла до точки: Стас, мама, ты – я просто поняла, что больше не способна это вынести. Я уже все решила. Я знаю, что с ним во всяком случае не будет этой нервотрепки. Я больше так не выживу. А я должна жить – хотя бы ради Насти. Я вдруг представила себе всю жизнь с тобой – и мне стало страшно. Ты –сумасшедший.

– Да это ты рехнулась! Но не бойся, я же здесь! Не двигайся, я сейчас еду!

– Нет. Умоляю тебя, оставь меня. Для Насти, для меня, ты нас погубишь! Оставь нас, Дима, милый, ласковый, хороший, я желаю тебе всего-всего, самого лучшего на свете!

– Ну нет! Это я ему сейчас все пожелаю! Пусть достает все свои шашки!

– Нет, Дима, нет, уже все решено, мы уже едем с ним на дачу. Ты опоздал. Он уже здесь, я не могу больше говорить, прощай.

 

– Комаров, ну как, ты дозвонился?

– Да. Они уехали.

– Куда?

– За листьями.

– Какими?

– Больше не моими.

– Послушай, у тебя какой-то бред.

– Наверное. Не спал две ночи. Что-то на самом деле с головой, у меня еще такого не было. Мне как-то страшно.

– Отчего?

– Она сказала, что я сошел с ума. Это диагноз – но кому? Кто-то из нас лишился разума – но кто? Не получается – ни так, ни так…

– Дима, очнись, ты слышишь?

– Да.

– К тебе приехать? Я сейчас приеду.

– Только купи чего-то выпить. Заснуть охота – не могу…

 

– Рута?

– Господи! Я думала, ты больше уже никогда не позвонишь. Наверное, я эгоистка, но я так счастлива, что все так вышло. Я до сих пор как в каком-то сне. Только я думаю, ты был тогда еще не в уме, или уже пьян?

– Я был в уме и трезв. Ну, говори.

– Да. Я знала, что так будет, ты мне снился… Но только ты не беспокойся, я все это улажу, я чувствую такую смелость, вот бы раньше!..

– Ну что ж, тогда еще немного ее наберись. Как говорил мой библеист, в любой, самой нескладной ситуации один по меньшей мере выход есть всегда…

– Дима! Нет! Пусть ничего не будет!

– Да, Рута, да. Я твою просьбу выполнил, теперь хотел бы попросить тебя.

– Дима, мне дурно!

– Держись, Рута, держись! Не бойся ничего, я в тебя верю! Я все обдумал – и от своего не отступаюсь, ты же знаешь. Ты говоришь, что все уладишь – и уладь. Я как-то чувствую, что сможешь, в тебе это есть. Но когда ребенок вырастет, я хочу, чтобы ты ему рассказала обо мне. Всю правду, прятать нечего. Я честно бился, до конца. Но так уж вышло, коксу не хватило – и взять больше неоткуда.

– Я буду отдавать тебе свою зарплату!

– Разве я бился из-за этого? Неужели думаешь, я этими руками не смог бы прокормить десять таких как я? Но если моя книжка не выйдет, мой герой, которого я ей подвел, не выйдет тоже. Такая ситуация, как на войне. Но я нашел ход, как ее исправить – и должен его сделать.

– Из-за Наташки!

– Без нее. Я ее люблю, Рута.

– Обычная, как все!

– Значит, я не нужен всем. Это порочный круг, и мне уже не выйти из него. Ради нее я б вынес все. Но ради себя мне уже не вынести ничего.

– Но ради меня? Ради ребенка?

– Я не люблю тебя так, как муж должен любить жену. Я пробовал жить дальше – не выходит. Значит, я оказался слишком слаб. Я не смиренник, как мой Божий дед – но, значит, и не борец, если не смог даже отвоевать ее! А кто – не знаю сам. Но одно знаю: если б было все сначала, жил бы точно так же. Ты слышишь, Рута? Не рыдай, все будет! Если книжка выйдет, за нее заплатят гонорар. Он – твой, я указал, где надо, и сделал через адвоката гендоверенность на свою площадь. Не так уж велико – но это все мое наследство, больше нет…

– Дима, не смей! Я сейчас еду!

– Не надо, фитили уже подожжены. Только не думай, что ты могла меня спасти. Спасенья не было. Может, моя судьба и есть – такого фитиля народа. Сейчас он жахнет – ну а жизнь покажет, зря или не зря. Прощай, Рута! Держись! Храни наследника!