НА ВЫБОРЕ ДИКОМ

В черный пиар я угодил случайно совершенно, по звонку одного доброго товарища: «Ну что, сидишь опять без денег? Поработать хочешь? – спросил он. – Надо проехаться в Архангельскую область, на выборы в их думу. На всем готовом, несколько статеек сляпаешь под кандидата, тысячи полторы получишь».

Ну, раз на всем готовом, я, не долго думая, и согласился: «Полторы, так полторы. Вот если б еще в долларах!» – «А ты в чем думал?» И я прикусил так несолидно выдавший меня язык.

Назавтра на условленном месте меня встретил малый 26-и лет, под два метра ростом, звать Костей: «Сейчас зайдем к матери, она всю фишку объяснит». В полуподвальном офисе неподалеку нас в самом деле ждала эта мать по имени Галина – очень эффектно сохранившаяся брюнетка с подвешенным еще эффектней языком. Правда, из ее пространной вводной я так и не понял до конца, какую роль она играет в нашем деле. Прозвучало лишь что-то навроде «идеолог по креативу» – но занаряживать мое продавшееся за 50 зеленых в день перо и будет, стало быть, она.

Меня, по правде говоря, во всем этом деле смущали поначалу два момента. Один – моральный: продаваясь неведомому мне вовсе кандидату, я по сути уподоблялся той же девушке по вызову, которая не спрашивает тоже, под кого ей нынче лечь. Но рядом с двухметровым Костей и блиставшей ее креативом матерью Галиной эта загвоздка быстро испарилась. Поскольку для них все это было лишь чисто интеллектуальной игрой, где кандидат, называвшийся на их жаргоне «дебиленком», лишь неизбежный – но отнюдь не самый главный элемент. А самый главный – этот материнский креатив, под который и выстраивалось все остальное, включая имидж нанимателя: от агрессивно-оппозиционного до бесконфликтно-благоверного.

В нашем регионе, к примеру, на последних федеральных выборах лучше всех прошли единоросы. А значит, кандидату надлежало строить из себе умеренного государственника: клясть реформаторов-приватизаторов лишь как ненавистные народу личности, но не как класс. Итоги их приватизации ни в коем случае печатно не пинать – хотя в устном общении с беднейшими слоями слегка можно. А прочее жать по экономической программе Грефа – которую и мне было предложено, не мудрствуя лукаво, разучить.

Но оставался еще темный для меня аспект – материальный. Поскольку с самого начала я не уточнил, как именно и от чьего, главное, лица будет происходить со мной расплата – а спросить после, рискуя показаться в скользком деле полным новичком, уже не решился.

Но еще через три дня звонит мне Костя: билеты взяты, встречаемся на Ярославском у знаменитого по песне поезда «Москва-Воркута», который и докинет наш десант до точки назначения – города Котласа.

Там, на вокзале, к нам присоединился еще один десантник – Костин кореш и ровесник Эдик, телевизионщик с Нижнего Новгорода. В прошлом – суворовец, а ныне – самый нежный семьянин, родитель годовалого ребенка, как нельзя меньше походивший своим нежным ликом, с постоянно булькавшим в ухе наушничком от плейера, на черного пиарщика. Хотя именно по этой, уже устоявшейся у нас специальности и дурил, во благо своих близких, остальной народ.

До Котласа мы добрались без особых приключений. Лишь облаченная вся в черный кожаный наряд Галина в дороге наконец раскрыла мне, кого ж мы едем возводить в народные избранники Архангельской облдумы. Звали его Павел Григорьевич, в прошлом – полковник КГБ, потом попал в Ельциновское окружение, откуда был назначен Полпредом по Архангельской области. Но скоро вошел в конфликт с губернатором Ефремовым – и выставил свою кандидатуру на губернаторских выборах. Проиграл их, вернулся вновь в Москву, записался в патриоты, но через 4 года выписался из НПСР, чтобы пойти на нынешние выборы.

Но за этой казовой канвой имелась и своя изнанка, которую уже не следовало нипочем светить – а напротив предстояло всячески, на нашей креативной рельсе, огибать. «Паша, – дальше сообщила мне Галина, – по своей натуре страшный врун. Поэтому все, что он тебе будет говорить, дели сразу надвое, а лучше на все десять. На прошлых выборах он всем наврал, что служил в контрразведке – а конкуренты выудили, что работал в 5-м управлении по диссидентам и лично спек своего друга писателя Азадовского. Из этого сделали на него мочиловку – и крыть было нечем. С Ефремовым они дружили чуть не с детства, но двух месяцев вместе не проработали, как Паша кинулся бороться за его кресло. То есть он еще по природе и предатель. Еще он просто идиот: хочет стать депутатом от района, на который ему плевать, чтобы оттуда идти снова на губернаторские выборы. И не может удержаться не болтать об этом – а люди сразу просекают, что он прет в думу ради собственной карьеры… Короче, нам досталось редкое дерьмо, но я не имею права перед теми, кто за него платит, дать ему второй раз проиграть. Урою гада, но он у меня станет депутатом!»

– Мать! Сдай наган! – проорал в тон нашей чернокожей комиссарше Костя.

В Котласе нас встретил местный активист выборного штаба, уже развернутого в офисном особнячке близ центра города, и отвез на одну из снятых на время выборов квартир. Там нам сперва пришлось ютиться в тесноте: я с Эдиком в одной комнате, мать с Костей – в другой. Хотя никакой матерью она ему на самом деле не была, просто такая заморочка – чтобы Костя мог, не расставаясь с путеводной материнской грудью, заклеивать по кабакам провинциальных баб.

Еще за первые три дня в Котласе вот что я узнал обо всей нашей агитгруппе. Делилась она надвое: на черную кость – местных, и на белую – нас, прикативших со своим коронным креативом из Москвы. Наехало нас, белых, с дюжину: политтехнологи, статистики и прочие.

Статистики, две дробненькие Ленки, стильно одетые и презиравшие всех не себе подобных – периодически выезжали в наш сельский округ пытать туземных бабок, за кого те собираются голосовать? Потом день-другой обрабатывали данные: между затяжными перекурами у штаба, где обсуждались похождения в кабак минувшей ночи, набивали эти данные на компьютере. Что, значит, кто-то из тех бабок, пораженных глубоко явлением в их глухомань таких нездешних Ленок, сказал то, или это, или вовсе ничего.

Я все со скуки их подначивал, когда на нашу курительную лавочку подсаживался кто-то из местных со своей негодной против их «Мальбор» «Примой» – какой-нибудь бывший путеец или речник с погибшего в местном упадке судоходства, шустривший для прокорма в наших активистах:

– Лен, ты Иван Ивановичу-то расскажи про креативну технологию! Про мониторинг – вишь, он сам спросить робеет; про электоральный срез!

Ленки только презрительно затягивались своей просвещенной «Мальборой», не мыслящей контакта с темной «Примой», и точили на меня за это зуб.

Еще туманней была деятельность политтехнолога Лариски, заставлявшей аборигенов величать ее Ларисой Яковлевной. Она путем опроса тех же бабок готовила какие-то электоральные таблицы – но к чему все это было нужно, коль наша комиссарша Галя и так все знала наперед? Ее любимым выражением было: «Завтра всех построю – и чтоб летали мухой у меня!» И всякая попытка спора с ее фанатически упертым креативом, выжимкой из словоболудий популярных политических дельцов, приводила ее в жуткий гнев: «Все, иди в жопу! Завтра выпишу тебе техническое задание – и отчитаешься мне письменно!» Как-то в сердцах она мне посетовала: «Если б я еще писать умела для дебилов, ты вообще бы мне не нужен был! Но у меня два высших, к сожалению. Я так пишу, что академикам понятно, а быдлу – нет». Но она, кстати говоря, хоть как-то и могла принудить к выполнению этих заданий нашу склонную ко всякому разброду «белую» команду.

А сладить с нашей белой костью, наделенной с вышины ее оплаты прорвой самомнения, и впрямь было нелегко. К примеру от нашего жилья до штаба было ровно 6 минут ходьбы. Но чтобы попасть туда на ежедневный сбор в 10 утра, наша восставшая с ночного будуна четверка могла прождать приданной нам машины час, два, три и больше. Я только заикнулся как-то, не пойти ль самим, как двухметровый Костя заорал: «Мать! Писатель беспредельничает! Хочет нас пешком погнать!» В том смысле, что сегодня ты пешком сходил – а завтра уже на тебе поедут, что в зародыше недопустимо.

Или мы раз позвали наших же к себе на ужин. Я вызвался его сготовить: что-то чистил, резал, жарил вплоть до прихода гостей. И крикнул Эдику, все это время слушавшему в кресле свой наушничек: «Эдик, вымой тарелки – и снеси на стол!» На что он, чуть не до дуэльного исхода этим оскорбленный, мне: «Я тебе что, слуга?» После чего я еле уломал его не дуться и сесть за стол, уже накрытый с помощью других.

Кстати он где-то с полкампании вообще остался без работы, поскольку по указке губернатора нам отказали в коммерческом телеэфире. И чтобы как-то оправдать свои 50 баксов в день, чуткий суворовец приладился к строительству с Галиной ее креатива. То есть, заглядывая преданным птенцом в ее бушующие материнским комплексом глаза, лакировал ее упертую скрижаль: «Галь, а давай писать не «социальная защита всех», а как у Грефа: «адресная». Или еще лучше: «гарантированная адресная»!»

Впрочем из нашей белой кости, гордо наделенной этим мастерством безделья, выделялся еще ушлый Миша, заправлявший тем, что называлось на жаргоне «пехота» или «ноги». Среди аборигенов надлежало выискать и грамотно построить несколько десятков человек, которые б с доходчивой речевкой в пользу кандидата обходили б непосредственно народ. Деревню за деревней, дом за домом, барак за бараком – и пока я сочинял статьи для редких сельских грамотеев, а Эдик снимал свои не достигавшие эфира ролики – Мишины пехотинцы достигали всех подряд.

И все же главную роль в нашем наезде на бедный сельский округ играл паразит совсем другой – компьютер. Наш гордый люд, как и ходить ногами, презирал писать что-либо от руки – все набивалось только на компьютере. Куда-то завтра надо было ехать, закупить бензин для транспорта – создавалась новая папка, файл с сообщением, потом это через дискету перекидывалось на другой компьютер, где был принтер. А так как постоянно то ломался дисковод, то кто-то выдергивал шнур от компьютера, чтобы поставить чайник, на одну бумажку часто не хватало дня. И вся поездка тогда, по вине шибко извилистой оргтехники, срывалась.

Кстати про аналогичный фокус мне рассказал кандидат по соседнему округу Саша Тутов: «Раньше у нас в котласском депо сидел один начальник и при нем две секретарши: печатали приказы на машинке и вели все делопроизводство. Теперь там же стоят десять компьютеров – и уже десять человек при них. Компьютеры они используют только как печатные машинки, слишком еще умные для нас. Поэтому вся волокита только выросла – и удорожилась на порядок. А народ при этом ходит без штанов».

Из местных же в наш штаб входили перво-наперво водители со своим транспортом, всего человек шесть. Они, согласно своей кости получали в день по сто рублей – хоть и черный, но все равно в голодном Котласе завидный хлеб. Из них я ближе всего сдружился с шофером Колей – бывшим пилотом Котласского авиаотряда. Летал он раньше на ЯК-40 – причем это был тот самый борт, на котором потом разбились Боровик с Зией Бажиевым. Когда котласское авианачальство, чтобы загрести себе побольше выручки, отделилось от Архангельских авиалиний, предприятие быстро пошло на ладан. Колю вместе с его экипажем откомандировали на калым в Нигерию, где он с год пролетал на выручку своим хапкам. Себе скопил на бэушную «девятку» – но авиаотряд все равно сдох, а следом и его пошедший с молотка ЯК-40 нашел свою смерть тоже.

Еще Коля, видимо, в той же дикаризированной еще пуще нашего Нигерии наработал превосходную способность: не споря с прихотями боссов, тем не менее не ронять своего в аренду сданного лица. Водил он классно, успевал собрать всех опоздавших – и поспеть на паром через Северную Двину, отделявшую от Котласа наш сельский округ. В свободные минуты все листал, чтоб не забыть, талмуд наставлений по полетам и мечтал об одном: уйти обратно в небо. Нигерийское он уже покорил – и надеялся, что вдруг ему обратно улыбнется наше.

Еще при штабе состояли уже названные активисты из туземцев, которые готовили поездки кандидата по их родным местам, нанимали тамошнюю голь развешивать листовки, разносить газеты и так далее. Еще в штабе сидела секретарша Лена – местная модница-красотка, которой хватало заработков мужа, местного же мелкого дельца. Но она, меняя каждый день прическу и наряд, шла в наше дело из соображений светских: забыть на нашей белой улице, хоть временно, жестокий местный беспросвет.

Ну и еще у нашей выездной кормушки паслось энное количество людей: от безвылазно сидевшей за ее окошком бухгалтерши-кассиршы до всякой поденно и почасово мелькавшей шушеры. И все они, словно прозябшие зимой, в бескормицу, лесные птахи, были беззаветно рады оторвать хоть кроху с нашего халявного стола.

На четвертый день нашего знакомства с котласскими кабаками, их меню, официантками и мизерными, по московским меркам, ценами – приехал наконец наш кандидат. Но прежде несколько слов об этих кабаках. Когда-то Котлас был довольно развитым индустриальным городом. Здесь делали известные на весь мир боевые ракеты, стоял мощный мелькомбинат, снабжавший чуть не половину наших северных окраин, был судостроительный завод, мясокомбинат, обширная лесодобыча. Действовал речной порт и аэропорт с полутора десятками рейсов в день, в Москву и Сочи в том числе.

Но все пошло раздрайным прахом от крайне неудачно прокатившейся по области приватизации. С возобладанием во всем раздрайного своекорыстия убыточная чистка русла Северной Двины прекратилась – а следом умерло и прибыльное судоходство. Мелькомбинат взорвался от скопившейся в его запустелых недрах мучной пыли. А мясокомбинат, бравший раньше даже международные призы, лихие частники сгубили показательней всего. Они сразу задрали цены на свою продукцию, всю прибыль вывели из оборота – в итоге очень скоро обанкротились. И чтобы положить в карман еще хоть что-то, загнали все действующее оборудование прямиком во вторцветмет.

Но когда город еще бурно рос и трудовито греб свою копейку, в нем строились с особой роскошью и кабаки: «Легенда», «Витязь», – под аппетиты их завсегдатаев, гнавшихся по северам за этой трудовой копейкой. Но затем эти трудовые мужики с наивным шиком своих кутежей ушли сами в легенду. Однако ж у сегодняшних хозяев этих злачных мест не сгинула какая-то предельно трогательная ностальгия по тому былому. Зашли мы в главный, с колоннадой по фасаду, кабак «Витязь». Под зеркальным потолком за полсотней столиков с уже полуистлевшим красным бархатом – никого. Но все столы, как при последнем параде на не сдающемся врагу «Варяге», полностью отсервированы. Мы наугад, из разных глав многостраничного меню, сделали заказ – и он был весь исполнен. То есть фанаты сего дела еще жарили по всей, в прямой ущерб себе, программе. Вот тебе и эта подкосившая все – но не все! – корысть!

Но эту старь уже ретиво побивал местный ультрамодерн – кабак «Аква», в который переделали больше не нужный городу речной вокзал. Там в освещении какого-то искусственного ядовитого ультрамарина показывали женский бокс с прослойками стриптиза. И традиционно непохабный северный народ запал на эту противообычную для него новинку с жадностью – каждый вечер в «Акве» был аншлаг. Хотя меня чуть не стошнило от едких прозвищ – Техасский Перчик, Канзасская Текила – грязных пяток и неартистизма самопальных шоу-девок. Которые, чтобы кормиться и кормить детишек, за ту же сотню незеленых в день, как мне потом сказал их тренер, изголялись для поднявшихся на перекупке леса, вторцветмета и шмотья барышников…

Итак на 4-й день к нам приехал кандидат. Я сразу после знакомства с ним попросил его о более подробной, в целях моего дальнейшего труда, беседе. И вот что услыхал от него самого.

Да, он служил Отчизне в КГБ – хотя в застойную эпоху был там даже вольнодумцем. Но есть черта, которую он не переступит никогда. Это – верность Родине, на чем он и стоял всегда, даже в ущерб карьере, при бакатиных, гайдарах и других предателях. Да, с губернатором Ефремовым он дружил – но тот в угоду Ельцину провел повальную приватизацию и этим развалил всю область. И когда его назначили Полпредом, он на идейной почве отказался от своих полномочий и уже светивших ему генеральских звезд и открыто вступил в выборную борьбу. Но выборы прошли нечестно – и укравший в них победу губернатор вынудил соперника покинуть область.

Тогда он сошелся с патриотами из НПСР – но их хорошие слова, увы, не подкреплялись настоящим делом. Ради этого дела он и вернулся сюда – и не скрывает своих планов вновь идти в этом году на губернаторские выборы. Но не для личных благ, а перво-наперво для выручки несчастных земляков. Но сперва он докажет им свою способность к делу здесь, в районе – и лишь тогда уйдет в дальнейшую борьбу.

В общем побеседовали мы очень от души – остались неясны мне только два вопроса. Зачем он, если впрямь такой патриот, набрал по черному пиарить на себя команду не патриотического явно толка? И второе: откуда и под какой будущий возврат у него на эту черную команду деньги?

Но поскольку я подряжался не на раскопку низких истин, а на возвышающий заказчика обман, то и вникать в эти неясности уже не стал. Уже довольно, что он за свою неясную монету декларирует хотя бы не противные мне взгляды – и не придется чересчур кривить под них душой.

Но как раз отсюда между мной и остальной командой, в лице, главное, неистовой Галины, и запало первое зерно раздора. Ближе к ночи этого же дня, когда мы после кабака продолжили пить дома, Костя вернулся к теме кандидата: «Мать, ты слышала, что он сегодня нес? Пора намордник дебиленку покупать!» – «Я его завтра мухой выстрою! Чекист поганый! Всю жизнь врал – и врать не научился даже!»

Я это слушал, слушал – и говорю: «Твари вы низкие и циники! Раз уж легли под клиента – могли б хоть полюбезней скорчить морды! Чем вы-то лучше? Он врал – хоть Родине служил! А вы врете – чему служите? Вот уж не Родине, и стыдно мне за вас!»

Все это было сказано, конечно, с долей пьяной шутки – но назавтра я по какой-то легкой отчужденности в друзьях ощутил, что, может, несколько перешутил. Но мы уже спешили в штаб, откуда тотчас выехали кавалькадой, вместе с кандидатом, на первое знакомство с нашим округом. Галина всю дорогу что-то вкладывала в ухо кандидату; я занимался своим делом – заполнял попутной информацией блокнот. Но когда на следующий день собрался снова ехать, Галина вдруг мне говорит: «А ты останься. Знаешь, у меня к тебе такое раздражение, что ты мне помешаешь. Извини».

Я чуть растерялся – но коли уж ее рука была владыка над моим, как транспорт, нанятым трудом, не стал перечить.

Впрочем я и за один первый выезд успел с лихвой набраться впечатлений о нашем сельском Севере, с которым мое знакомство началось так. Вышел я покурить из величавого когда-то, но ободранного лихолетьем клуба в селе Шипицино. Ко мне подходят два чумазых и по-беспризорничьи одетых пацаненка лет по десяти: «Добрый мужчина! Дайте пожалуйста на хлеб!» С таким не свойственным оседлым людям попрошайничеством я встречался раньше только в исполнении нахальных цыганят – и выдал этим северятам слегка мелочи. Они тотчас кинулись в магазин, а я из-за клубной колонны стал смотреть, что вынесут оттуда. Вынесли они конфету «чупа-чупс» – и, как голодные волчата, стали рвать ее обертку, жуть смотреть!

А в клуб на встречу с кандидатом пришли одни женщины. Старухи, средних лет, даже одна с сосунком на руках – и с какой-то еще тлеющей в глазах надеждой, загасшей уже напрочь у спившихся окрестных мужиков. Наш лидер сперва силился развить ораторский задор – но подле этих беспомощных и все же тянущих на себе воз жизни женщин скоро скомкал и Галинин креатив, и дикие здесь постулаты Грефа. Тогда сами женщина стали задавать вопросы – а на самом деле просто излагать свой лютый беспросвет.

Работы нет, транспорт не ходит, потому что людям нечем за проезд платить – а частный автопарк возить за так не может. Раньше, до истребления колхозов, пашни у них было 5 000 га, теперь осталось 100. И платят в сельском производстве 50 рублей в месяц. Все рухнуло, даже рожениц в роддома больше не возят, нет бензина, и родят уже обратно в избах. Зато кто-то наводнил район        айон паленой водкой по 15 рублей за поллитру, которой прямо по домам торгуют день и ночь. И мужики, чтобы             ууууУ              залить ей очумелые от безысходности глаза, крадут и пропивают все подряд.

Наш кандидат поначалу от таких встреч просто терялся – но потом как-то обвыкся и уже бойчее пер на креатив: больница – разберусь; транспорт – налажу; рабочие места открою, если меня выберете, – и т. д. Меня же в этой связи больше всего поразила одна цифра, названная мне тем же Тутовым. Оказывается, по статотчетности Сбербанка, на каждого жителя Архангельской области в среднем приходится условного дохода на 50 тысяч долларов в год. Но кто хоть близко тут такие деньги видел?

Однако мне этих счастливцев очень скоро показали. Их отгороженные резервации с высокими особняками и джипами в районе называли «Царское село» и «Дворянское гнездо». А жили там примерно те же в прошлом мужики и бабы, как и те, чьим детям нынче даже комбикорма вдоволь не хватало. Просто при дележе страны счастливцы оказались при самой золотоносной нашей газовой и нефтяной артерии. И здесь контраст меж шейхскими оазисами при трубопроводах и остальной пустыней бил по голове куда сильней, чем в городах – где глаз замылен толчеей людей, машин и зданий. О чем я после написал, говоря тем же жаргоном, «мочиловку» против нашего главного соперника газовика Зубахина «Север белый и черный».

Когда она вышла, то принесла мне легкую славу среди местной черни, даже просившей оставить свой автограф на газете. Но это самовольное отступление от креатива окончательно взбесило против меня Галину, конфликт с которой у нас развивался так.

Не зная поначалу, от кого все-таки должен будет изойти мой гонорар, я решил на всякий случай уходить от обострений со всей нашей белой мастью. Но по законам конфликтологии чем больше кто-то отступает перед кем-то, тем делается только агрессивней наступающий. Галина, сделав меня временно невыездным, затем заметила мне что-то уже матом, потом перематом. И когда ситуация уже грозила перегреться вовсе, в Котлас прибыл тот, кого все наши давно ждали и называли «папой».

Имя его было Леша, а функция – начальник нашего выборного штаба. Ровесник нашей взрывной маме – и при этом полный ее антипод. Он говорил всем «кисонька» и «лапочка», но сразу сделал пару вычетов водителям за опоздания – и все стали являться в штаб, даже с будуна, без опозданий.

– Наш кандидат, – выдал он нам сразу свою вводную, – человек по сути управляемый. Это и хорошо, и плохо. Можно заставить его говорить все, что надо – но без страховки выпускать на публику нельзя…

Но главное, он наконец выдал всем набежавшую зарплату, кормовые – чем и помог мне в тот же вечер разрешить конфликт с Галиной. Только она мне снова что-то тявкнула, как я, уже не опасаясь за карман, отправил ее к черту. И наши отношения тут же исправились – ровно до следующей, уже по вине того же Леши, порчи.

С ним у нас контакт сложился сразу же – несмотря на всю разность взглядов и национальной принадлежности. Ехали мы как-то с ним и с кандидатом, и я с чего-то привел одно смачное суждение известного писателя о сваре нашей патриотической и жидовской прессы. И только Леша вышел, кандидат мне говорит: «Ну ты его приделал, молодец!» – «Чем?» – «Жидовской прессой. Он же – кошерный жид, мацу на Пасху жрет!» Отчего во мне лишь выросло недоумение: зачем же тогда нашему хрустальному герою-патриоту, крестившемуся в рамках креатива на всяк православный храм, такой блюдущий противоположную мацу начальник штаба?

После приезда Леши наша четверка перебралась в уже совсем комфортную четырехкомнатную хату. При этом Костя оторвался вообще в гостиницу, а его место заняла Лариска, долго убеждавшая меня, что в нынешней поганой жизни смысл имеет жить лишь для такого же поганого себя. Но еще прежде мне вручили наконец мой креатив, что Костя с Галей строили бессонными ночами на компьютере, под не смолкавший до утра на их строительстве магнитофон. То есть, проще говоря, рабочий план с таким примерно списком тем: «Патриотические бредни кандидата о России», «Местный лом в поддержку кандидата», «Интервью – возрождение судьбы потомков».

Но тут нашей все как-то буксовавшей агитмашиной взялся порулить сам Леша – и заказал мне свою, не по креативу, тему. Как только об этом узнала Галя, подняла на меня снова страшный лай: «Ты должен все задания от Леши принимать – но ничего не выполнять! А строить тебя буду я!» Я ей сказал: «Иди ты к Леше!» И тогда она мне выдала в сердцах такую удивительную вещь: «Вы, идиоты, мне опять сольете кандидата! А знаешь, кто за него платит? Березовский!»

Было ли это в самом деле правдой или нет, не знаю; но если да – тогда и объясняло, почему при нашем патриоте короедствовал такой кошерный штаб.

А вечером, когда я дома был один, Галя вбегает вся в слезах: «Будь другом, можешь со мной выпить?» Сели мы в кухне, накатили рюмку-две – и она выкатывает мне свою вечную и горькую, как редька, бабью исповедь о главном: ну почему все, бля, не так? И дома все только и тащишь на себе, и на работе – а в ответ, помимо как по морде, ничего! Муж – только пить здоров, дети на ее шее выросли, вся личная жизнь – мрак. И едешь в эти командировки не для денег, а чтоб позабыться за работой – которую дескать никто так, как она, не волокет. Но и здесь – Леша, гад, ее обхаял; кандидат залапал, задолбал; когда не затащил в кровать, обхаял тоже. Костя – козел, Эдик – сопля, еще и я, писатель, на ее бедную голову!

Я ей сказал: Галя ты Галя! У тебя бюст – на загляденье, и сама – красавица! Раньше таких баб ваяли на форштевнях кораблей, чтобы парили над волнами, помогали волны разрезать. А ты сама все хочешь резать, взять на грудь – отсюда и весь встречный вал. Оставь, пусть Леша режет – у него это выходит как по маслу; пусть кандидат говорит так, как умеет. Никого в возрасте за 50 уже не переделать, можно только обозлить. Короче, поднимись чуть над волной – и самой легче станет, и корабль лучше пойдет!

– Пошел сам в жопу! – ответила она, доказывая, что и до 50-и не переделать никого.

В итоге ж стычек меж моими командирами я остался как бы неподвластен никому – и снова двинул в округ с кандидатом, уже без выдающейся своим гудком Галины. В его задачу еще входило наведение контактов с местной властью, которая нас принимала очень хорошо – но и соперников ничуть не хуже. Поскольку нищее село в пору предвыборной борьбы имеет редкий шанс слупить с щедрых на посулы борцов хоть клок реальной шерсти – в виде залогов их любви к народу и его начальству. А именно: компьютер – в школу, краску – в коммунхоз, лес – на сгнивающие между выборами потолки в учительских бараках.

Конечно, по закону – это прямой подкуп. Но что делать, если нищета такая, что все живут лишь латкой одного единственного дня. И оттого не хотят знать, что на подобные подачки щедрей те, кто пуще этих нищих ободрал вчера – и часть добычи кинул на наживку для дальнейшего отъемного крючка. А кто хоть семи пядей, но указанной наживки не нарыл – уже, по заведенному негласно цензу, не получит доступа к запавшим на такой крючок сердцам электората.

Самой замечательной у нас была поездка в умирающий, как рыба на сегодняшней мели, Сольвычегодск – древнее гнездо исторического рода Строгановых. Больше всего там по башке лупил тот же контраст между могучим созидательным размахом предков – и нынешним бессилием, на грани атрофии, их потомков. Строгановы, выходцы из поморских крестьян, в 16 веке основали здесь, на картинном возвышении над речкой Вычегдой, свое настоящее государство в государстве. Расторговались на соли с лесом – и дальше для расстройки своего гнезда завели в нем чуть не все известные в ту пору ремесла и искусства. Их зодчие, иконописцы, церковные хоры, на обучение которых за границей не жалелось денег, создали свои стили и школы, восхищавшие встарь весь культурный свет. До нас от того бурного расцвета дошли два величественные храма. Один, заложенный еще родоначальником Аникой, в древнерусском стиле; другой – в крамольном «фряжском», потрясающий и через 300 лет своей духовной новизной: весь белый, светлый, и ликующий Христос в центре огромного иконостаса облачен в муаровый наряд. Еще эти неугомонные купцы самовольно снарядили на завоевание Сибири Ермака, бывшего разбойника – чем кстати поначалу возбудили гнев и ужас страшно подозрительного Грозного. Потом он сменил гнев на милость, приложив к царству добытую ему без его ведома Сибирь, а самых добытчиков вернул из сперва наложенной на них опалы. Но больше всего в этом дерзком деле поражает силища не их мошны, а духа: изловили на своих путях отпетого грабителя – но не оторвали руки-ноги, а каким-то чудом смогли перековать в своем созидательном горниле в героя и преумножителя родной земли!

Все это, как великую, до слез, легенду, нам поведывал весь день главный хранитель местной старины Алексей Бильчук – еще довольно юный и горящий своим делом, как лампадка, малый. А уже поздно вечером мы пришли на встречу с сольвычегодской молодежью в их дискотеку. Там, за накрытым для нас в задней комнате столом, вышел легкий конфуз. Для украшения стола хозяева позвали очаровательную местную красавицу, словно вобравшую в свои черты весь генетически не стертый дух сольвычегодских храмов. Но допустили перегиб в любезности – когда стали усаживать рядом с ней скобелившегося мигом кандидата, забыв про ее юного и явно огорошенного этим мужа. Мне как-то удалось перевести неловкость в даже лестную для местных шутку: что Сольвычегодск – питомник красоты, перед которой не способны устоять и самые достойные и целомудренные кандидаты! За это сразу выпили, потом еще – и выход разогревшегося за застольем гостя в разогретый своей свистопляской молодежный зал вполне удался.

В три ночи мы доехали очень довольные в гостиницу – и кандидат позвал меня еще испить с ним водки. И после пары рюмок говорит: «Слушай, а на хрена я учу эти креативы, от которых и меня, и людей тошнит? Видишь, самое главное в общении – живой контакт: сегодня целый день про иконы, про баб, про водку говорили – и расстались лучше некуда. Так на хрена мне эта Галя? Кто она такая – сволочь, истеричка? Кто этот Костя? Чем он занимается? Кто эти Ленки все, Лариски? Давай я их всех выгоню, оставлю одного тебя, чтобы работал не меня реально – и реально получал. А Леша пусть организует транспорт».

Я эту очень лестную тираду выслушал – и говорю: ну нет. Я к этой банде подряжался, от нее уже свои четыре сотни получил, и как бы дальше ни сложилось, все равно останусь всем доволен. Когда б еще я в этот же Сольвычегодск попал и прочие красоты Вычегды и Северной Двины узрел? А если вам что-то не так, жмите на Лешу, через него я все ваши пожелания исполню.

На том и разошлись; назавтра я уехал писать отчет по Сольвычегодску, а кандидат, очень тепло со мной простившись, остался отрабатывать сольвычегодскую глубинку.

Через два дня в закутке штаба берет меня за пуговицу Леша: зачем я наклепал кандидату на него, будто он крадет мой гонорар? Я рот открыл – не сразу смекнув даже, что так коварно можно было изолгать те мои слова о четырех сотнях в пьяном и не предполагавшем передачи разговоре. И потому ответил с чистой совестью, что кандидат все врет – и я готов ему сказать это в лицо. Леша приуспокоился – а через день еще раскрывает мне всю хитрую игру нашего чекиста. В новой их перепалке он от очной ставки со мной уклонился, но сказал, что раз уж завелись такие недоверия, распоряжаться дальше кассой будет сам. И вся наша машина после этого забуксовала уже и по кассовой причине. За каждой выплатой сопровождавшим кавалькаду местным гармонистам, активистам теперь надо было бегать к не сидевшему на месте кандидату – а без денег наше надувное дело не ползло. А для чего все это было ему нужно, я, как и немало других темнот в этой кампании, так и не понял.

Одновременно одолевшая уже всю нашу свору свара достигла между мной с Галиной крайней точки. И чуткий Леша предложил мне выход: перебраться, вслед за удравшим раньше Костей, в ту же местную, хоть и запущенную донельзя гостиницу. На что я сразу согласился – поскольку как раз накануне познакомился на дне рождения у Тутова с местной красавицей Наташкой. С которой у нас, прямо как в кино, занялся с первого же взгляда самый пламенный роман.

Она со своим в 21 годик одиноким, но не опустившим носа материнством предстала для меня каким-то светлым ангелом обманутого на доверии народа, облапошивать который прибыли и мы. И потому при всей нашей неразберихе я просто взял и плюнул на свой подлый труд. В 8 вечера, когда Наташка, уже отнянчившись с дитем, могла оставить его на родителей, мы с ней встречались – и расставились лишь наутро у ее калитки на отшибе города. Затем я час-другой дремал, являлся в штаб, там напоказ искал пропавшего на весь день Костю или пропавшую навек дискету – и, нагло объявив, что ухожу работать с документами, шел к себе спать. И так за всю последнюю неделю я в темную часть суток даже не сомкнул ни разу глаз.

Но этот дивный, с белыми ночами и полными карманами гуляцких денег сон, чем обернулось для меня смущавшее сперва своим моральным дегтем предприятие, все тот же Леша и разбил однажды поутру. Взял меня в том же закоулке штаба за ту пуговицу – и говорит: «Вчера наш лидер объявил мне полное неудовольствие – и сегодня собирается колоть весь экипаж. Вопрос: вы, мастера культуры, с кем?»

Я повторил ему еще в Сольвычегодске данный мной ответ – и следом в нашей эпопее грянула вся кульминация. Белый костяк расселся в штабе, добросовестно пришедшую к разводу чернь услали за порог. Приехал кандидат – и с ходу начал строить нашу банду. Дескать народ разбаловался окончательно, устроили себе здесь санаторий – но за санатории денег не платят. А потому он хочет лично разобраться, кто ему дальше нужен и по какой цене.

Но наш народ, ошибочно за таковой сочтенный, хранил ответное молчание недолго. «Павел Григорьевич, – спокойнейше сказал один наш хмырь с неведомой мне даже номинально ролью, – на выборных кампаниях есть правило. За неделю до выборов кандидат полностью рассчитывается с командой – во избежание понятных осложнений после выборов. Если вы этого не знали, то ставлю вас в известность. А если знали – то тем более внесите ясность». «А вот ты уже точно здесь не нужен! – сплеча обрубил, как разговорчики в строю, бывший борец с крамолой. – Леша, потрудись, чтобы тут лишние нам не мешали!»

Но Леша, он же «папа», он же, с чьих-то уст, один из лучших в отрасли топ-менеджер, на испуг не взялся: «Паша, лапочка, вопрос поставлен правильно». И дальше как-то очень грамотно, через разбор кампании, в которой был один просчет – с перехватом финансирования, закольцевал речь тем же: или сейчас же гонорар на всех – или все дружно говорят адью!

Лукавый вождь, поняв, что его клык нашел на камень, тут же сдал назад: «Друзья, не надо брать за горло! Леша, Галя! Вы же не можете меня так кинуть! Будут деньги – завтра, послезавтра, вышла накладка, но по сегодня ж получили все до одного! Зачем ссориться по пустякам?» «Кисонька, – ответил Леша, – это не пустяк. Люди работали и без зарплаты – но раз ты сам пошел на принцип, то не обессудь. Сейчас – или прощай!»

И тут вся наша санаторная команда, лишь коснулась ее основного принципа, явила ту железную непрогибаемость, которой лишен сроду наш прямой народ. Все по команде Леши дружно встали – и покинули уже тепло насиженное и как-то враз осиротевшее пристанище. И я при этом ясно понял, что чем бы ни кончались промеж своры, или промеж разных свор все эти обуявшие страну побоища – безрогой черни в них с гарантией не светит ничего.

Затем у нас настала отходная кутерьма: собирать вещи, выселяться из жилищ – мне же еще и выпало на спичках ехать за билетами на отходивший в 5 дня поезд до Москвы. Но прежде я еще успел на верном друге Коле заскочить к Наташке – сообщить, что наша встреча в восемь отменяется, и сговориться с ней на три у бывшей моей четырехкомнатной квартиры, куда все до отъезда оттащили свой багаж.

С вокзала я примчался в облюбованную нашей белой гвардией «Легенду», где бойцы, составив в ряд несколько столов, уже вовсю отмечали отходную. Стоя я хлопнул рюмку и через всю колоду крикнул Гале: «Дай ключ от квартиры, с девушкой проститься». Она через весь пир горой, как-то притихший сразу с интересом к нам, ответила: «Тебе – не дам!» – «Да ты что, Галь? В чем дело?» – «Не дам – и все!» Тогда я повернулся к Эдику: «Ну ты дай свой!» Суворовец в наставшей с еще большим интересом тишине, свернул взгляд в сторону: «Я свой забыл». Тогда я перекинулся к Лариске: «Ну дай ты, не будь такой же падлой, как они!» Лариска-индивидуалистка запылала всем румянцем на лице: «А вот хочу – и буду!» – «Для чего?» – «Хочу!»

Я понял бесполезность спора с нашей подлой гвардией, времени не было, Наташка уже ждала меня под лившимся весь день дождем – и вновь на верном Коле помчался к ней. Он деликатно мне сказал, что ему надо сейчас отойти куда-то – и оставил нас с ней допрощаться в его трудовой «девятке»…

Но жизнь все же слегка поправила мой грустный вывод о безрогости указанных народных масс. Хоть мы и кинули нашего лидера – но черный штаб, с оставшимся там утрясти какие-то гроссбухи Лешей, действовать остался. И кто-то уже в поезде сказал, что весь финал, возможно, был только разыгран кандидатом с топом. Дабы при поражении оправдаться перед спонсором предательством команды, а при выигрыше разделить между собой лишний гешефт. И это так расстроило Лариску, переживавшую скоропостижную утрату целого недельного дохода, что она даже выходила в тамбур плакать. Никто ее не утешал, все были сами в таком скверном духе, что на перроне Ярославского даже не стали дружески прощаться, а просто плюнули в спины друг другу – и разошлись.

Победил в нашем округе газовик Зубахин, за которым была и посильней мошна, и вся поддержка губернатора. Но эти выборы в Архангельскую областную думу были признанны недействительными из-за недостаточной явки избирателей. Которые на сей раз показали всем мошнам и сворам хоть не рог, так шиш.