ПРОДУВНЫЕ ЯЙЦА

Неловкие вопросы к Путину

Я так и вижу, как пыхтят без роздыха писатели проникновенных выступлений наших первых лиц ­– чтобы в их речах все выглядело эдак искренне, по-свойски, настоящим диалогом власти и народа. Но тем не менее неловкие вопросы остаются – и так и хочется их, хотя бы мысленно, нашему лидеру задать.

К примеру, почему в Российской Федерации, официально светском государстве, чувства верующих оскорблять нельзя, а чувства неверующих атеистов можно и должно? Кто именно велит всем СМИ произносить «глубоко верующий» с похвальным придыханием, а «безбожник» – осудительно?

Почему у нас чем скверней дело замышляет кто-то, тем пуще крестится? Где, в какой книге сказано, что это повторяемое высшей кастой рукоблудие служит каким-то очистительным шампунем от всего?

Почему наша официальная идеология проникнута не любовью к будущему, а ненавистью к прошлому? Может ли долго жить страна, где главным чувством стала классовая, расовая, географическая и историческая ненависть – и продувные яйца на чем свет клянут снесшую их курицу?

Почему попытки русских отразить агрессию приезжих – всегда экстремизм, а агрессия с той стороны – никогда не экстремизм? Почему чечен в Москве может нарушать от вольного все что угодно, а русскому в Чечне небезопасно даже показаться?

Где именно записано, что всякий начальник, штатский и армейский, должен обращаться к подчиненному на «ты», а тот к нему на «вы» – и отступление от этой нормы грозит тотчас увольнением?

Рынок и производство кофемолок – у нас несовместимы в принципе? Почему при нашем рынке мы перестали делать все, что делали до рынка: утюги, самолеты, гвозди, трактора, дрели, ложки, вилки?

Почему у нас идут вверх одни худшие, патологически не годные к полезному труду? И как быть с этим противным всем законам эволюции отрицательным отбором?

Хотя бы в принципе, теоретически может не быть вором чиновник в путинской России? Иначе говоря, почему такие качества как честность, совестность, принципиальность стали категорически недопустимы на госслужбе – где все воруют, как последний день живут?

Полиция разгоняет прописанные в Конституции митинги, поскольку они, с ее слов, мешают дорожному движению. Почему мешающие ему еще больше чиновничьи кортежи, не указанные вовсе в Конституции, полиция не только не разгоняет, но и всячески приветствует?

При Путине мы стали откровенным сырьевым придатком Запада; он к этому причастен как-то – или вообще никак?

Авторитарный Брежнев властвовал аж 18 лет, за что был заклеймен геронтократом, старой обезьяной и так далее. Демократичный Путин хочет властвовать 24 года кряду – его за это надо клеймить или нет?

Вопрос замысловатый. Понятно, почему Говорухин возглавил выборный штаб Путина: все остальные кандидаты еще хуже. Но почему при Путине сложился такой кадровый провал, что все остальные стали хуже некуда? Почему при нем наша искони щедрая земля перестала родить лучших, и даже на митингах против него – одни проамериканские гандоны?

У нас когда-то кончится идущая уже 20 лет реформа – или никогда не кончится? Почему при строительстве или ремонте всякого объекта указывается срок начала и окончания работ, заказчик и подрядчик, а при перестройке целой страны – нет? Сие есть неизвестное для первых лиц – или такое, о чем вслух нельзя сказать?

Путин, при ком издохла почти вся наша созданная еще Сталиным промышленность, здоров пинать в гробу того, кого искренне оплакивала после смерти вся страна. Но когда сам сыграет в ящик, его оплачет хоть одна душа – если уже после пары болотных митингов им же пригретые любимцы кинулись наперегонки плевать ему в лицо?

Почему у нас на смену грязным выборам пришла не менее грязная продажа должностей с чуть ли не в коридорах вывешенными прейскурантами? И как избавиться от этой главной грязи, в которой все буксует и не едет никуда?

Эти вопросы виснут в воздухе – но без ответа на них, кажется, уже не обойтись. Крючья взаимной ненависти раздирают нас; люди без внутренних устоев, убитые сплошным враньем вокруг, готовы сдать немилую им страну всякой болотной контре – уже в открытую торгующей ей на сторону со своего протестного лотка. Не вскрытый гнойник зреет – и это припирает взявшего на себя роль главного врача к прямому, через головы писателей его речей, ответу.

Понятно, что давать его не хочется: не царское это дело отвечать, как перед школьной доской, какой-то публике, этим болотным людям. Но как ни крути – придется; как в анекдоте про прижатую чекистом в подворотне дамочку: «Придется дать!»

Но не было бы поздно – когда этот гной, уже не слыша никаких ответов, перетечет в гангрену, потом в ампутацию всего. А к этому, похоже, все, как под конец СССР, и идет. Только тогда у нас еще был огромный материальный и моральный запас, которого нет больше. И потому крушение остаточной страны на сей раз может быть куда ужасней и стремительней.