ЖИЛ ПРОДАЖНЫЙ КАПИТАН

Недавно среди ночи меня разбудил какой-то шум, типа потасовки, под окном. С мыслью, не вызвать ли милицию, если напали на кого-то из соседей, я выглянул в окно – и вижу, что милиционеры на двух машинах уже здесь. Из зажатой ими в угол иномарки они выволокли двух пьяных пацанов – и следом разыгралась такая показательная сцена.

Перво-наперво, как только шаткого водителя приперли брюхом к милицейским «жигулям», старший отряда резво насовал ему по роже:

– Я тебе что, мальчишка, за тобой гоняться? Ты от меня что, уйти хотел? Да я сейчас из автомата твою тачку расстреляю!

Пацан, все больше входя в чувство с каждой плюхой, кающимся тоном отвечал:

– Ну все понял, капитан! Ну день рождения справляли, ну поддал, прости…

Младший состав тем временем прижал второго малого к другой машине, где ему пинком промеж ног было указано, какую принять позу. Он с криком «У-у!» ракорячился в позе распятого Христа – и больше за всю сцену не издал ни звука.

Одновременно из задней двери иномарки выпрыгнула тоже пьяная девица – и бросилась к лихому капитану:

– Ну ты, чего ты его бьешь, козел!

Капитан с новым приливом ярости заорал:

– А ты уйди, тварь, сиськи оторву!

Но та неустрашимо перла на него, стремясь закрыть собой милого друга, и тогда сам милый друг рявкнул через плечо:

– Уйди, сказали ж, на хрен!

Но та уже вцепилась в увесистый бронежилет служивого:

– Пошли со мной договоримся! Ну пошли!

Капитан стал отрывать от себя шальную девку, при этом ее друг рассвирепел вконец:

– Ты, сука, сгинь воще, убью!

Патрули девчонку оттащили, и капитан, уже слегка остыв от возбуждения ночной погони, обратился к своей рации: «Стрела, Стрела, я Сокол. Взяли их, сейчас буду оформлять».

Эта зависшая над малым неминуемость законной кары заставила меня невольно восхититься неподкупным капитаном – а малого заерзать еще больше, чем от зуботычин. Ясно, теперь как минимум отнимут права на пару лет – если еще не пришьют сопротивление властям. И он опять взял прежний задушевно-покаянный тон:

– Ну постой, брат, ну давай договоримся. Ты же нормальный человек, все – люди…

– Я тебе сейчас договорюсь! Стоять!

Но, грозно сотрясая воздух, капитан все почему-то не спешил переходить к обещанной им протокольной части. И, видно, ощутив легкий зазор меж грозным словом и реальным делом власти, стоявший буквой «Х» орел стал что-то уже тише торопливо вещать Соколу.

Что именно – я не слышал, но увидел, какой вышел результат. Капитан наконец сделал малому недовольный жест рукой: мол ладно уж, достал, садись в машину. Малый, оббежав быстро капот, сел справа от руля, капитан – на водительское место. Сейчас же с заднего сиденья выбрался сидевший там патрульный, деликатно оставляя главных действующих лиц наедине.

Минуты не прошло, как оба уже мирно вылезли обратно, и капитан скомандовал отряду: «По машинам!» А малый уже дружески, чуть не с попыткой закрепить рукопожатием вдруг воцаривший мир, воскликнул:

– Ну, с Богом! Все путем! Спасибо, друг!

Патрули дали задний ход, и последнее, что я услышал, прежде чем и пьяная компания умчалась, было:

– А как они нас догнали-то?

– Я сам не понял. Местность, суки, знают.

Пошел и я спать, но что-то не спалось, и я невольно стал вершить над капитаном свой моральный суд. Конечно, заподозрив его с самого начала в неподкупности, я допустил наивность. Но так ли уж он был в своем грехопадении до гнусной взятки виноват? Поди ему и самому б хотелось гордо реять неподкупным соколом над всякой мутью, полагающей, что за зеленую бумажку может себе безнаказанно позволить все. А не разыгрывать этот унизительный для личной чести и мундира фарс, вся цель которого – как раз эту бумажку, как подачку, оторвать.

Но вот приходит он, такой гордый и честной, домой после дежурства – и что ему с той гордостью и честью делать, когда жена с порога спросит: «Ну что, надбавку дали?» А он ей: «Обещали в ноябре железно, ну самый край – в декабре!» А та: «Ну и дадут, а мне-то что с того? Я жить хочу и чтобы дети жили, а не краснеть перед соседями, что у нас папа – мент!» – «Ну ты пойми, Надь, – тогда с жалким видом начинает капитан, как выставленный им же буквой «Х» пацан, – ну подожди…»

Но та уже ни ждать, ни понимать не хочет нипочем – когда холеная жена соседа, только вернувшись с Кипра, загорелая и модная, с их бабьим ядом поучает: «Сейчас уметь жить надо! Люди живут дай Бог – хоть звездочек поменьше на погонах, да побольше в голове!..»

И после не счесть какой подобной сцены гордый сокол, на чем свет кляня такую жизнь, приходит поневоле в мысль, что легче все-таки на улице договориться, чем терпеть это домашнее пыталище. Ну а начальство тоже мыслит: «Какого черта эти увальни там ноют, что-то просят! Дали им тачки, автоматы, улицы забиты лихачами, нелегалами, проститней – ну и кормитесь, еще и нас могли бы подкормить!»

Тем паче, если не впадать в излишний педантизм, ведь справедливость восторжествовала все равно: лихач наказан – и по морде, и материально. А что штраф напрямик, минуя черную дыру бюджета, ушел в карман аса ночной погони – оно, может, и лучше: непосредственное, так сказать, распределение награды по трудам.

И оправдав так про себя вчистую капитана, я наконец заснул.

А на другой день по телевизору в «Дорожном патруле» прошел такой сюжет. Прошлой ночью иномарка с пьяным, не иначе как, водителем на полной скорости влетела в «жигули» на встречной полосе. У иномарки сработали подушки безопасности, ехавшим в ней ничего, все с места происшествия сбежали. А в сделанных в гармошку «жигулях» был отец с двумя детьми, все насмерть. И главное, машина-убийца как две капли походила на ту самую, что накануне отпустили под моим окном.

И я опять подумал: ну капитан! Видел он эту передачу – или опять кормил свое семейство на очередном дежурстве? А впрочем ну не он бы оказался крайним по дорожному несчастью, так другой. Ибо все дело не в отдельном ком-то – а в одолевшей всех нас такой жизни, от которой не уйти поодиночке никому.

А что до капитана, вынужденного подводить под смерть одних детей, чтобы кормить других, я все-таки его, не чувствуя в себе такой моральной силы, не виню за общий грех. Но от души и не завидую ему.