БИТЬ НАДО НЕ ПОХАБЩИНОЙ, А ИНТЕЛЛЕКТОМ

Интервью о русской литературе, былой и современной, с писателем Александром Росляковым

– Каковы ваши литературные пристрастия – прежде всего в русской классической литературе?

– Больше всего я люблю Гоголя и Щедрина за их сказочно емкий слог, когда предмет изображения – ничто, слово – все. Скажем, на что сдался Гоголю в «Мертвых душах» убогий рязанский поручик, все мерявший в соседнем с Чичиковым номере гостиницы новые сапоги? Но он до того вылит в животворящем слове, что врезается не только в память, но словно и в вечность. Или Щедрин одной фразой из «Истории одного города» рисует целый космос в образе учителя каллиграфии Линкина: «И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: душа есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная…»

Умение завернуть слово так, что оно и пляшет, и поет, порождая какой-то оправдательный всему восторг – вот главное, на мой взгляд, в писателе.

– Как вы думаете, лимит в русской литературной классике уже исчерпан – или ее фонд еще может пополниться?

– Классическая русская литература 19 века – это великая проходка в недрах мыслей и идей. Она совершила свой демократический, в неопошленном смысле слова, подвиг, уравняв душевно людей всех сословий. Простой мужик, как в рассказе Достоевского «Мужик Марей» или в «Записках охотника» Тургенева, может быть глубже и прекрасней барина. Но при этом ей не было дела до производственных отношений и прямого труда героев. Кто знает, кем работали Дмитрий Карамазов, Пьер Безухов, отец героя рассказа Тургенева «Первая любовь»? Эта сторона жизни была для той литературы не важна, и в этом смысле она себя изжила. Развила эту сторону советская литература, герой которой уже обязательно кем-то работал, воевал – что было его существенной характеристикой.

Кстати из-за архаичности в своем посыле не получился в советское время роман Пастернака «Доктор Живаго». Фальшь вкралась в само название – доктор, который не лечит, а мудрствует «о судьбах», чем и неинтересен. Я думаю, Пастернак это подспудно ощутил, вложив в плохой роман великие Стихи из романа, послужившего их черновиком.

– Но травили его именно за этот роман!

– Эта травля – выдумка современных конъюнктурщиков. У меня есть номер «Литературной газеты» от 1958 года, весь посвященный критике «Живаго». По-нынешнему – суперреклама: знаменитые собратья по косточкам разбирают этот роман. Какой писатель от Гомера до Прилепина не был бы рад такой разборке? Пастернак не знал ни в чем нужды, а опальность только добавляла ему популярности и возводила при жизни на пьедестал. Перед смертью он написал: «По слепому случаю судьбы мне посчастливилось высказаться полностью, и то, что есть самое лучшее в нас – художник – оказался в моем случае не затертым и не растоптанным». Травля – это невыносимые условия для жизни и творчества, а Пастернак жил и творил всласть, будучи, возможно, самым счастливым писателем на Руси.

– Каким вы видите будущее русской литературы?

– Формально она уже кончилась. У нас нет больше ни таких журналов, ни книг, которые огромными тиражами расходились по СССР, когда литература была еще и самым эффективным бизнесом. Себестоимость одной книги, включая написание, выпуск тиража и распространение, могла быть 50 тыс. советских рублей, а выручка с нее – 150 тыс. руб. Союз писателей был богатейшей организацией с уймой недвижимости, безжалостно разграбленной потом творцами саг о травле Пастернака.

– Почему так получилось?

– Во-первых, огромный всплеск интереса к литературе в конце 80-х и начале 90-х наткнулся на откровенно конъюнктурную антисоветчину: «Дети Арбата», «Ночевала тучка золотая» и т.п. Объевшись этого запретного плода, который был идейно лжив, а художественно жалок, публика испытала тошноту ко всей литературе. И спрос на нее в 1993 году, после расстрела Белого дома под клич демократических писателей: «Раздавите проклятую гадину!» – резко пошел на спад.

Второе – литература и журналистика были уже экономически добиты в начале 2000-х. Тогда распространители печати объявили, что больше не будут платить поставщикам журналов и газет за их продукцию, но напротив, хотят иметь с них за свои услуги. Печать перестала жить за счет читателей, перейдя на содержание денежных ворюг и став их средством обмана граждан.

И третье – лютая, не снившаяся ни одному советскому периоду цензура. Главный идеолог коммунизма, а потом антикоммунизма, член политбюро ЦК КПСС Яковлев дважды выписывал мне волчий билет. Но когда при СССР он объявил меня антисоветчиком и потребовал изгнать из всех изданий, это больших последствий не имело. А когда в 1998 году обвинил меня уже в просоветчине, все гонорарные издания со мой порвали. До этого я 20 лет жил литературным заработком, после этого пошел собирать пустую тару у подъезда.

– Но и в советское время не все печатали, именно тогда возник знаменитый «самиздат»…

– В СССР не печатали процентов 10 достойных произведений – но не было ни одного неизвестного публике хорошего писателя. Сейчас не печатается 100 процентов настоящей, неконъюнктурной, способной пережить свое время литературы. Пишется ли она? Не знаю, так как читать ее негде. Как спортсменам нужны олимпиады и другие состязания, писателям – литературные журналы. Когда-то главный наш литературный журнал «Новый мир» выходил тиражом 400 тысяч экземпляров, сейчас выходит, кажется, тиражом 400 экземпляров, если вообще выходит. Издательство «Советский писатель» занимало 4-этажный особняк на Поварской, сейчас арендует там одну комнату и ничего не издает. А то, что издают другие – весьма специфический товар, назвать который литературой можно разве условно…

– Но хоть каких-то современных авторов, достойных на ваш взгляд внимания, вы можете назвать?

– Последний роман, который я прочел с интересом – «Сердца четырех» Владимира Сорокина. Там был и сексуальный эпатаж, но занимал не главное место. А дальше в силу победившей конъюнктуры у него остался один этот эпатаж, он умер как писатель, но произошел как идеологический и книгоиздательский продукт.

Я знаю всего одного классика современности – поэта Евгения Лукина, который при СССР был бы знаменит как Евтушенко и Вознесенский и имел бы миллионные тиражи. Но сейчас тираж всех его поэтических книг, думаю, не больше 5 тысяч экземпляров.

В советское время не было абсолютной свободы слова, но была та, при которой смогла вырасти величайшая в мире литература. Кстати Гете говорил: цензура нужна писателю, так как заставляет его изощряться. Но следом под лозунг «Демократия для демократов!» пришла такая топорная цензура, что своим тотальным принуждением ко лжи вконец угробила нашу литературу.

– Как вы относитесь к ненормативной лексике в литературе?

– Мат в ней – самое эмоционально окрашенное средство выражения, как живой козел на сцене, который тут же перебьет собой всю игру актеров. В редких случаях он, может, и уместен – как например в повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича» или в известной поэме Баркова. Но чаще всего просто подменяет не найденный плохим писателем эпитет. Русский язык имеет тысячи средств прилично выразить любую мысль. Бить надо не похабщиной, а интеллектом, что выходит и куда сильней.

– Что вы думаете по поводу сохранения чистоты языка, даже элементарной грамотности? Молодежь читает в основном Интернет-сайты, в школах все чаще попадаются полуграмотные учителя. С этим можно что-то сделать?

– Родной язык надо любить как мать и отца – и относиться к нему бережно. Кто-то считает: зачем писать грамотно? И так поймут! Ну, во-первых, не всегда – как в классическом примере: «Казнить нельзя помиловать». Но есть еще и эстетическая сторона: как неопрятно одетый человек не вызывает доверия, так и написанный неопрятно текст отталкивает читателя.

Презрение к грамматическим нормам языка не только губит его выразительность, но и влечет за собой презрение к предмету описания. Без грамматической подтянутости язык сдает и вырождается, поскольку все живое может долго сохраняться только в строгой форме, а бесформенное и хаотичное обречено. Словом можно и убить, и воскресить, но сначала надо грамотно писать – это как держать в порядке оружие, иначе оно быстро теряет свою боеспособность.

– Как русский журналист и писатель вы не можете не переживать за сегодняшнюю Россию. Каково, по-вашему, ее будущее, и какая идея сегодня могла бы стать для нее национальной?

– Только подъем своего производства и труда. Я знал много замечательных людей, от общения с которыми захватывало дух – как великий режиссер Борис Покровский, великий советский животновод и Герой Труда Александр Соколов, великий писатель Юрий Казаков. Это были люди беспощадного к себе труда, они жили им, одолевая им все невзгоды жизни. Бог создал человека трудовым, а черт, склонивший нас к растрате не нами завоеванных природных ресурсов, упек нас в смертоносное безделье.

– Должен ли писатель иметь гражданскую позицию и высказывать ее публично?

– Конечно, да – иначе он неполноценен. Хотя у нас сейчас, увы, в ходу такие ложные, как ложные грибы, писатели, которые не будят души и мозги, а гасят их под политический заказ. Бессмысленным народом легче управлять, но без духовного стержня он будет неизбежно завоеван другими, крепче привязанными к своей морали и труду. И мы видим, как наши просторы уже заполоняют более консолидированные в себе муравьи: таджики, вьетнамцы, корейцы, китайцы и так далее.

– Можно ли нынче прокормиться литературой?

– Нельзя, и я уже сказал, почему. Но можно озолотиться всякими подделками: детективами и «женскими романами», пущенными сейчас на конвейер. Знаменитые поддельщики клепают их серийные романы путем литературных рабов и прочей литературной машинки, сведя литературный труд до полной профанации. И это плохо – даже не для самих литераторов, избравших их проблематичный заработок, но для всего общества. Когда его глаза замылены, а мозги спят, им могут всячески крутить – ладно б еще наши, но все чаще даже не наши фюреры. Сейчас они унасекомили Украину; завтра, если мы не очнемся от своей халявной спячки, унасекомят и нас.

– Что нужно, чтобы вернуть к жизни русскую литературу?

– Сегодня в ней довлеет политический заказ, вместо многообразия идей выросло многообразие цензур: кремлевская, патриотическая, либеральная. Все вместе они обкорнали пышную ель былой литературы до тупой болванки. Для возрождения литературы нужно то же, что и для возрождения авиастроения, станкопрома, сельского хозяйства. Честный рынок, где товаром будет служить литература, то есть стремление найти всему свое слово, а на зазнамое вранье в ту или иную сторону.

Беседовала Елена Серебрякова